Луи Байяр - Всевидящее око

– И все-таки я рад, что мне случилось оказаться рядом.

– Я бы в любом случае сумел справиться с Боллинджером. Но я благодарен вам, мистер Лэндор. Дружеская поддержка никогда не мешает.

– Интересно, Боллинджер знал, куда вы направляетесь?

– Откуда ему знать? С того места даже гостиницы не видно.

– То есть вы уверены, что о нашем сотрудничестве никто из посторонних не знает?

– Не знает и не узнает, мистер Лэндор. Никто, даже… – Он замолчал, справляясь с поднявшейся внутри волной чувств. – Даже она.

Затем По мотнул головой и уже своим привычным голосом добавил:

– Вы так и не спросили, почему я собрался к вам.

– Скорее всего, хотели сообщить мне очередную порцию новостей.

– Верно.

Он вдруг принялся шарить во всех своих карманах. Прошла минута, прежде чем По извлек наружу листок бумаги. Благоговейно, будто внутри скрывалась священная реликвия, он развернул бумагу.

Я мог бы догадаться заранее. Блеск его глаз должен был бы подсказать мне это. Но подспудно я продолжал думать о недавней стычке с Боллинджером и потому просто взял у По листок и начал читать:

Слова дрожали и качались в такт пламени фонаря. Я не знал, что ответить По. Напрасно я напрягал мозг. Мысли ускользали. Я перестал гоняться за ними и просто сказал:

– Замечательно. Я не шучу, мой юный друг. Очень здорово.

Он рассмеялся, как обрадованный ребенок.

– Спасибо вам, мистер Лэндор. Я обязательно скажу матери, что вам понравилось.

С 22 по 25 ноября

Время перевалило за полночь, когда в дверь моего номера постучали. Кадет По? Вряд ли, я знал его манеру стучаться. Этот стук был громче и требовательнее. Кто ж мог явиться ко мне так поздно? Честно скажу, предчувствия были не из приятных, но мне не оставалось иного, как выскочить из постели и открыть дверь.

У меня отлегло от сердца. То была не Фемида, а всего-навсего Пэтси. Половина ее скрывалась под теплым шерстяным шарфом. Из ноздрей шел пар (мистер Козенс не считал нужным отапливать гостиничные коридоры).

– Впусти меня, – сказала она.

Нет, мне не почудилось. Пэтси, настоящая, живая Пэтси, по которой я успел соскучиться.

– Я тут приносила ребятам виски.

– А для меня что-нибудь осталось?

Честно говоря, я хотел не столько виски, сколько ее. Такое искушение. Не скрою, читатель, я просто прыгнул на Пэтси, а она… ангельское создание… позволила уложить себя и только усмехалась, наблюдая, как я ее раздеваю. Из всех стадий нашей любовной игры эта мне нравилась больше всего – слой за слоем освобождать ее тело от кофт, юбок, чулок, башмаков. Затем наступал черед нижнего белья, и с каждой расстегнутой пуговицей мое возбуждение нарастало. И хотя я знал, что увижу в конце, у меня все равно дрожали руки.

И вот Пэтси осталась в своем естестве: ничего, кроме фарфоровой белизны ее тела.

– Эту руку сюда, Гэс, – как всегда командовала Пэтси. – Чуть выше… Теперь хорошо.

На сей раз нам понадобилось больше времени. Нужно было приноровиться к новым условиям. Думаю, никогда еще гостиничная кровать не издавала столько скрипов, доносившихся отовсюду… Мы лежали, уставшие и разгоряченные. Пэтси привычно расположилась на моей руке. Вскоре моя добрая фея уснула. Я еще немного полежал, слушая ее ровное дыхание, затем осторожно высвободил свою руку и встал.

Меня ждал дневник Лероя Фрая. Я зажег свечу, распрямил страницы записной книжки с золотым обрезом и погрузился в работу.

Беспрерывные ряды мелких букв. Я развязывал узелок за узелком, и черная вязь обретала смысл. Так прошло часа полтора. Неожиданно я почувствовал у себя на плечах руки Пэтси.

– Какая красивая записная книжка. Что в ней, Гэс?

– Слова. Много слов, – ответил я.

Я отложил карандаш и потер уставшие глаза. Пэтси встала сзади, обнимая меня за шею.

– Это хорошие слова? – совсем по-детски спросила она.

Есть и хорошие. Я узнал о многом: о теории стрельбы, о ракетах Конгрева [127], даже о Боге. Но, оказывается, больше всего Фраю хотелось вернуться в свой родной штат Кентукки, где холод не пробирает до костей. Удивительно, насколько скучным может быть дневник.

– Только не мой, – сказала Пэтси.

– Ты… – Я уставился на нее, как мальчишка на лоток со сластями. – Ты ведешь дневник?

Она тоже долго смотрела на меня, затем покачала головой.

– Но если бы вела, ты бы над ним не зевал.

А впрочем, чему тут удивляться? Все вокруг что-то пишут. По сочиняет стихи и превращает свои отчеты в образцы высокой прозы. Профессор Папайя не расстается со своей записной книжкой. А знаменитый кондуит лейтенанта Локка? Говорят, даже капитан Хичкок ведет дневник. Странная у меня выстраивалась цепочка: каракули Лероя Фрая, гравюра шабаша ведьм из профессорской книги, газеты на столе полковника Тайера, газеты под носом Слепца Джаспера… Бесконечные нагромождения слов, и в каждом – ни крупицы правды. Они лишь свистят и чирикают, словно птицы в клетках у Папайи…

«Тебе обязательно нужно начать вести дневник, Пэтси», – подумал я.

– Может, снова ляжем? – шепотом предложила она.

– М-м-м…

Мне вдруг показалось, что я нашел новый способ расшифровки абракадабры Фрая. Мысли завертелись вокруг него. Пэтси вопросительно глядела на меня.

– Ты ложись. Я тоже скоро лягу, – пообещал я.

«Новый способ» лишь дурачил меня, как блуждающий болотный огонек. Кончилось тем, что я уснул прямо на стуле. Когда я проснулся, было уже утро. Пэтси исчезла, оставив слова, нацарапанные крупными буквами в моей записной книжке: «Гэс, одевайся теплее. На улице холодно».

Пэтси не ошиблась: вторник выдался холодным. День сменился таким же холодным вечером.

На следующее утро в Вест-Пойнте обнаружили исчезновение кадета первого класса Рендольфа Боллинджера. Он не вернулся из караула.

Начавшиеся поиски длились не более двадцати минут, а потом вмешалась погода. С небес хлынул ледяной дождь. Его стена плотно накрыла Нагорья. Пронзительный холод и отчаянная сырость не остановили бы людей. Их остановила гудящая, свистящая мгла. Видимость сократилась до одного-двух футов. Лошади и мулы отказывались идти. Наконец было решено поиски временно прекратить и возобновить сразу же, как только погода немного улучшится.

Но погода и не думала улучшаться. Ледяная крупа падала все утро. Она стучала по крышам и козырькам окон, шелестела в водосточных трубах и чиркала по стенам. Казалось, это будет продолжаться вечно. Стук и царапанье ледяных шариков не замолкали ни на минуту. Я сидел в гостиничном номере и чувствовал, что постепенно схожу с ума. Если только я сейчас не надену пальто и не выберусь наружу, то и впрямь рехнусь.