Буало-Нарсежак - Операция Примула. Полное собрание сочинений. Том 7 [Операция Примула, Брат Иуда, В тисках, Проказа]

Я развел руками, выражая таким образом свою растерянность. Я уже ничего не понимал. Темень, запах пороха, ужас того, что предстояло совершить, — словом, меня тошнило от всего.

— Пошли наверх, — сказал Жюльен. — Держи пистолет при себе, чтобы привыкнуть. А у себя в комнате поупражняйся. Надо, чтобы ты всегда чувствовал его в кармане, словно это пачка сигарет или ключи… Кстати о сигаретах, вот, возьми пачку. Это «Кэмел». В последнее время нам кое-что сбрасывают с парашютами. Хорошая сигарета прочищает мозги.

Мы поднялись на свет. На последней ступеньке лестницы Жюльен остановил меня.

— Марк, — сказал он очень серьезно, — мы знаем, что требуем от тебя невозможного. Но в настоящий момент ребята, которые погибают, тоже совершают невозможное и все-таки идут до конца. А Плео самый настоящий предатель. И еще одно слово: не торопись. Дождись удобного момента, а если он не представится, никто не будет на тебя в обиде. Бывают случаи, когда сомнения достойны всяческого уважения.

Он обнял меня за плечи и дал последний совет:

— Если дело обернется скверно, садись на велосипед и гони к нам. Здесь все готово. Чтобы уйти отсюда, нам хватит и четверти часа.

Мне очень хотелось увидеть мадам де Шатлю, но она была в городе. Низко опустив голову, я шел вверх по улице Блатен с этим нелепым пистолетом в кармане. «Бывают случаи, когда сомнения достойны всяческого уважения», — сказал Жюльен. Стало быть, я мог выждать какое-то время, они не сразу сочтут меня трусом. Имел же я право дать себе некоторую отсрочку.

Я распечатал пачку «Кэмел», но закуривать не стал, потому что запах этого табака сразу выдал бы меня прохожим. Я перешел площадь Жода и, истерзанный своими тревогами, направился к собору. Религия никогда не играла значительной роли в моей жизни, но в тот вечер я испытывал потребность собраться с мыслями под этими сводами, к которым возносилось столько молений. Я преклонил колена у одной из колонн. «Господи, я осмелился войти сюда с пистолетом в кармане! Мне внушили мысль о насилии. Быть может, мне придется убить кого-то. Я хотел бы, чтобы в твоих глазах я был солдатом, а не преступником!» Так, не раскрывая рта, я довольно долго говорил с Господом. Вокруг меня женщины молились, взывая о мире, о возвращении узников… А я, я просил силы убить человека. Я вышел, возмущенный собственным лицемерием. В течение нескольких дней я боролся с самим собой, то обуреваемый внезапной решимостью совершить героический поступок, то впадая в такое уныние, что почти готов был обратить оружие против себя самого. Пистолет я спрятал под рубашками и время от времени доставал, чтобы посмотреть на него. Я вертел его с отвращением, потом клал на место и запирал на ключ дверцу шкафа, словно хотел помешать ему выйти оттуда. У меня было такое чувство, будто я живу рядом с маленьким хищником, очень коварным и опасным. Только в лицее я находил некоторое успокоение. По природе своей нелюдимый, я охотно задерживался теперь в учительской, где болтунов всегда хватало. Мне хотелось хоть как-то оттянуть момент возвращения домой, где ко мне безмолвно взывало спрятанное под бельем оружие. Однако не мог же я до бесконечности откладывать свой визит к Плео. Я уверил себя, что мне следует сначала провести нечто вроде разведки. Без всякого пистолета. С пустыми руками! Но, конечно, держаться настороже, чтобы представить себе необходимую последовательность движений, которые мне вскоре предстояло осуществить. Я явился и позвонил у двери доктора. Мне пришлось долго ждать, я догадывался, что он изучает улицу сквозь закрытые ставни. Наконец он открыл мне.

— Входите скорее. Идите вперед, дорогу вы знаете, а мне трудно быстро передвигаться.

Я заметил, что он хромает и что ему приходится опираться на палку.

— Я как раз собирался писать вам, только некому было отнести мое письмо. Прислуга меня бросила. От меня все бегут как от чумы.

— Как же вы питаетесь?

— Устраиваюсь кое-как. У меня есть некоторые запасы, банки консервов. К тому же осталось недолго. Я уезжаю, друг мой. Это решено. Да садитесь же.

Доковыляв до кресла, он тоже сел.

— Да, — продолжал он. — Мне надоело служить мишенью. Я взвесил все «за» и «против». Сомнений нет: война подходит к концу. Через несколько месяцев город будет в руках Сопротивления. Моя песенка спета. Но я вовсе не собираюсь дожидаться, пока кто-нибудь придет сюда и убьет меня дома.

Я молчал. Если бы он знал, несчастный, что убийца был уже тут, в нескольких шагах от него.

— Мои друзья предпочитают остаться, — продолжал он. — Это их дело. А я хочу исчезнуть, только незаметно. Я все приготовил. Мой дом продан вместе со всем содержимым.

— Вас станут разыскивать.

— О! Я буду далеко. Кажется, я уже говорил вам о Южной Америке. Так вот, я еду в Бразилию, чтобы начать там новую жизнь. Я достал себе фальшивые документы. Сейчас это нетрудно: столько людей умирает. Бумаги хоть и фальшивые, но не поддельные. Меня будут звать Антуан Моруччи, так звали беднягу, который умер в тюрьме месяц назад. У меня есть деньги и есть возможность без всякого риска перебраться в Испанию. А там я все улажу. Уж поверьте мне. Я все предусмотрел. Это стоило мне недешево, зато должно получиться.

— Когда же вы рассчитываете уехать?

— Через два дня.

— Уже!

Я не мог сдержать этого восклицания. Всего два дня, и он от нас ускользнет. И нет никакой возможности убить его! Сожаление, досада, облегчение, радость!.. Я испытывал так много противоречивых чувств, что вынужден был встать и пройтись по комнате, чтобы немного успокоиться. И тут, очутившись за спиной Плео, я обнаружил, что Жюльен говорил правду. Если бы у меня был пистолет, я преспокойно мог бы всадить ему пулю в висок. Клянусь, что в эту минуту я чувствовал себя достаточно сильным, чтобы выстрелить. Но длилось это не долго. Какая-то мерзкая слабость заставила меня безропотно опуститься в кресло.

— И вы, разумеется, собираетесь донести на нее? — спросил я.

Концом своей палки он чертил на ковре таинственные знаки.

— Представьте себе, нет, — сказал он наконец. — Я долго думал об этом. Видите ли, я уже здесь чужой. С Плео покончено. Я словно влез в кожу совершенно другого человека. Арманда теперь не в счет. Пусть это выглядит странно, но я отринул свое прошлое, свою страну, все, что давило на меня. Когда человеку столько всего не удалось, ему лучше забыть. А вы как думаете?

Я не мог высказать ему то, что думал. А думал я, конечно, о том, что для меня наступило избавление. Раз он решил не трогать Арманду и раз он собирался покинуть Францию, зачем было его убивать? Эта очевидная истина явилась мне как озарение. Но тут же возникли возражения. Ибо я всегда готов сомневаться.

— Вас узнают, как только вы выйдете на улицу. А это вам может дорого обойтись.