Буало-Нарсежак - Из царства мертвых. Полное собрание сочинений. Том 1 [Призрачная охота, Та, которой не стало, Лица во тьме, Из царства мертвых]

Временами ему даже приходит довольно странная мысль: «А что, если я ошибался? Если работа — это вовсе не главное?» Он улыбается, ибо думать о таких вещах просто-напросто глупо. Вот уже более двадцати лет он ведет борьбу, и борьба эта стала для него жизненной необходимостью. Ему надо победить конкурентов, заставить уважать свою волю, слышать, наконец, как вслед ему несется шепот: «Эрмантье… Тот самый… электролампы…» Тем не менее он вынужден признать, что эта передышка ему приятна. Он уже не собирается убивать себя, как хотел было сделать тогда, в клинике, после того как Лотье сказал ему: «Мой бедный друг, вам потребуется все ваше мужество…» Если бы в тот момент у него под рукой оказалось оружие, пускай даже перочинный ножик…

Где-то здесь, слева, должны быть гвоздики. Эрмантье наклоняется, нюхает, протягивает пальцы. Так и есть, вот они, цветы. Он не ошибся. Осторожно он срывает один цветок. Если в эту минуту какой-то прохожий случайно остановится у ограды и увидит его, ему и в голову не придет, что этот человек в темных очках, одетый во все белое, — слепой. Подобное предположение, конечно, смешно, потому что мимо ограды никто никогда не ходит, однако Эрмантье доставляет удовольствие делать вид, будто такое и в самом деле может случиться. Ему хочется выглядеть непринужденным в глазах несуществующего прохожего. Он надкусывает стебелек гвоздики и притворяется, будто внимательно разглядывает цветник у своих ног. Еще одно любопытное ощущение: когда сам перестаешь видеть, начинает вдруг казаться, что на тебя кто-то смотрит, и это невыносимо. Эрмантье тут же выходит из себя, говорит себе, что выглядит болваном, недотепой — словом, последним бедолагой. И в этом главная причина того, что он и слышать не желает о трости. «Хорош я буду! Останется только милостыню просить!» Во всяком случае, трюк с гвоздикой ему удался. Он остался доволен. Подумать только: протянул руку и сразу сорвал! Он пожевал горький стебелек. Вообще-то говоря, если хорошенько натренировать память, можно свободно обходиться и без глаз. Беда в том, что с памятью плохо. Особенно у него! Из-за того, что в голове его вечно теснились какие-то планы, цифры, графики, он никогда не обращал внимания на окружающую обстановку. Его интересовали лишь доказательства собственного могущества. А вот лица служащих, например?.. Он вдруг осознал, что ему стоит немыслимых усилий вызвать их в памяти. Мало того! Даже Кристиану и то он не может ясно представить себе. То ему вспомнится ее лицо, но тогда вся фигура приобретает неясные очертания… А то вдруг наоборот: он с поразительной четкостью видит женщину с туманным овалом вместо лица…

Он выплевывает остатки стебля и снова пускается в путь. Этот газон с гвоздикой, по его предположениям, должен был находиться чуть дальше. Но, в конце-то концов, какая разница!.. Он тут гуляет, боль отступила, ему жарко, а на заводе машины тем временем работают полным ходом и новые лампы сходят с конвейера. Они принесут ему миллионы. Так что пока вполне можно позволить себе эту передышку в несколько недель.

А вот и самшит, его снова здесь насадили. Надо бы подстричь кусты. Но кто это сделает? Уж, во всяком случае, не Кристиана. И не Максим. Может быть, Юбер?.. Хотя он наверняка отродясь не держал в руках секатора… Что же касается Клемана… «Ладно, сам попробую», — решает Эрмантье. До него доносится шум воды, струей бьющей по крыше машины. И в самом деле, ведь тут неподалеку гараж. Клеман, должно быть, моет «бьюик». Но вот Клеман выключает воду.

— Добрый день, мсье. Вы уже освоились здесь?.. Осторожнее, тут полно воды.

Не обращая внимания на его слова, Эрмантье подходит ближе. Его белые ботинки перепачканы, фланелевые брюки забрызганы грязью, ну и что ж, на то есть Марселина. Это Юберу пристало оглядываться, выбирая, куда ступить. Эрмантье с любовью дотрагивается до капота машины. Рука его скользит по сверкающей (он знает это) поверхности. А вот и широкая ручка. Он открывает дверцу и садится за руль. Скрипит кожа. Он вдыхает запах металла и дорогого салона. Водить он больше не сможет. Для него это самая большая утрата.

— Клеман… Когда мы ехали сюда… в дороге не было небольшой поломки? Я дремал, но помнится, мы останавливались ненадолго.

— Да-да. Только пусть мсье не беспокоится, это сущие пустяки. Свечу пришлось поменять.

Эрмантье включает зажигание и вслушивается в ровное гудение мотора.

— Клеман, — говорит он, — я хочу, чтобы вы держали меня в курсе всего, что касается машины.

— Поменять свечу… Я думал…

— А вы не думайте. Делайте, как я говорю.

Эрмантье выключает мотор. Он еще раз трогает руль — материал, из которого он сделан, чрезвычайно приятен на ощупь, похож на агат, — потом выходит из машины. Не стоит ворошить запретные мысли. Он предлагает шоферу сигарету.

— Мне бы также хотелось, — продолжает он, — чтобы счета из гаража были более скромными. Шестнадцать тысяч франков за июнь! А ведь машиной почти не пользовались. Это чуточку больше, чем нужно.

— Но… прошу прощения, мсье…

Клеман мямлит что-то невразумительное. Он, верно, утратил свой победоносный вид симпатичного шантажиста.

— Мне кажется, было не столько… — неуверенно добавляет он.

— Как это! Я выписал чек… Нет, Клеман, поймите меня правильно. Дело совсем не в этом. Просто я хочу вам напомнить, что жизнь продолжается, такая же, как прежде… Точно такая же!

— Хорошо, мсье.

— И потому, когда вы обращаетесь к мадам, постарайтесь… Словом, вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.

Клеман принялся стегать машину яростной струей воды. Его так легко вывести из себя, он буквально зеленеет от злости. И тогда один глаз у него наполовину закрывается. Вот только какой, Эрмантье уже не помнит. Брызги попадают ему на лицо. Клеману, верно, стоило немалого труда сдержать себя и не окатить Эрмантье с головы до ног.

— Мсье считает меня вором… А может, есть кое-кто другой, кого следовало бы сначала проверить, прежде чем винить меня…

Эрмантье не хочет вступать в спор. Он поворачивается, чтобы уйти.

— Не туда! — кричит шофер. — Там стенка гаража.

И сразу же умиротворенность как рукой сняло. Эрмантье не ощущает больше солнца, не слышит жужжания ос. Он судорожно пытается отыскать правильный путь, его охватывает ярость, он чувствует себя униженным. И поделом, вздумал тоже делать замечания… Чтобы потом, как пьяница, разбить лицо о стену… О стену, которой, может, вовсе и нет… Которой, может, и вовсе не существовало.

Он останавливается. Ну-ну… Клеман не осмелился бы. Он хорошо его знает. Клеман вспыльчив, это верно, насчет щепетильности с него, конечно, не спрашивай. Но насмехаться над… Над инвалидом, чего уж там, надо говорить прямо! Эрмантье не в силах больше сделать ни шагу. Его охватил страх, страх перед стеной… Ну что за глупость! Ему страшно, страх сковал все тело, хотя перед ним ничего нет, ведь дом, по крайней мере, метрах в тридцати от него. Может быть, Клеман наблюдает за ним из-за поворота аллеи. «Не туда! Там стенка гаража…» Теперь уж Эрмантье никогда не решится отдать ему какое-нибудь распоряжение. С громкими криками над садом носятся стрижи, где-то далеко, очень далеко воет сирена. Лето вдруг потускнело. Нет глаз, нет и авторитета. Чтобы управлять, надо иметь глаза и смотреть, смотреть так, как он один умел это делать. Ему тотчас уступали. Что-то сдавало у них внутри. Несмотря На всю свою фатоватость, Клеман первый готов был распластаться.