Буало-Нарсежак - Солнце в руке. Полное собрание сочинений. Том 11

— Доктор… Вы меня слышите?

Кларье почти касается ртом уха Аргу, пахнущего потом и снадобьями. При этом он нежно сжимает безвольно лежащие руки больного, стараясь подбодрить того, выказать ему свое дружеское расположение и вселить надежду на выздоровление.

— Доктор, это я, Кларье. Вы помните? Кларье…

Стоящая за его спиной дежурная сиделка — сегодня это Клеманс — шепчет:

— Он вас не слышит, комиссар.

Но Кларье повидал на своем веку немало несчастных, сбитых на улице машиной, оглушенных взрывом, или с пулей в голове, которые приходили в сознание, хотя все вокруг уже были совершенно уверены, что их минуты сочтены, и он хорошо помнил, что потом, после их возвращения к жизни, они говорили, что отчетливо слышали слова хирургов в операционном зале типа: «Его песенка спета. Мы только напрасно тратим силы и время…» Однажды он задал вопрос на эту тему известному специалисту в данной области, и тот ответил ему так: «Никогда нельзя сказать определенно, что в такие минуты чувствует человек. Некоторые бедолаги лежат пластом, но при этом в полной мере ощущают, как вокруг них суетятся служащие похоронных служб, им хватает даже сил испугаться, как бы их чего доброго не закопали живыми, и так порой в принципе и случается, если мнимый мертвый не сумеет найти способ подать признаки жизни. А значит, врачу нужно делать все от него зависящее, чтобы преодолеть барьер комы. Часто за ним находится человек, отчаянно борющийся за жизнь и еще более одинокий, нежели шахтер, ставший пленником обвала». Образ ждущего помощи шахтера глубоко врезался в память Кларье. И теперь он изо всех сил пытался пробиться сквозь стену тишины до несчастного Аргу, который, возможно, ждет не дождется прихода спасателей. Профессор Левро верит в благоприятный исход. Он даже не поленился нарисовать на бланке для рецептов схематичный разрез черепной коробки. Кларье не осмелился, правда, сказать, что ничего не понял из объяснений. Он хорошо видел череп, мозг, мозжечок, но профессор торопился и быстро указывал карандашом поврежденные нервные клетки, называя их по очереди. Кларье почтительно кивал головой, но в голове остался лишь последний и, надо сказать, довольно зыбкий вывод: случай нельзя назвать безнадежным. Есть надежда… Кларье дерзнул тогда оборвать рассуждения профессора самым волнующим его вопросом:

— А можно поговорить с ним?

Терявший терпение профессор поспешил закончить разговор:

— Вот-вот, поговорите с ним. Это не причинит ему вреда! И во всем доверьтесь доктору Мелвиллю.

С того дня Мелвилль полностью взял ситуацию под свой контроль, посчитав, разумеется, своим долгом выразить скептицизм по поводу знаний коллеги.

— Старый Левро, да, он еще вполне ничего, но времени пройти переподготовку у него не нашлось, так что сейчас по своему профессиональному уровню он, можно сказать, учащийся института Шарко.

Мелвилль огородил кровать ширмами и запретил разговаривать возле больного.

— Если он придет в сознание, пусть вначале прислушается к самому себе. Ему необходимо убедиться, что он существует. Только после этого мы начнем пичкать его информацией, с помощью которой ему удастся восстановить память.

— Но как мы узнаем, что он пришел в себя?

— Попросив его взмахнуть ресницами, чтобы сказать «да», и держать их закрытыми, если «нет». Это единственный способ, позволяющий установить с ним контакт. Правда, еще неизвестно, сохранит ли он способность управлять веками. И еще менее известно, захочет ли он с нами говорить. Некоторые такого рода больные предпочитают хранить молчание.

И вот уже целую неделю Кларье дважды в день, утром и вечером, отправляется к раненому.

— Доктор, вы меня слышите?

Глаза не двигаются. Подходит Кэррингтон.

— Очнись, старина! Не бойся, это не страшнее, чем тогда при высадке десанта.

Ничего.

Попытала счастья и Мод:

— Это я, Мод. Вы ведь хорошо знаете меня, я Мод!

Ничего.

— Довольно! — вмешивается Клеманс, могучего телосложения нормандка, что ухаживает за Аргу, моет его и пудрит тальком. — Я воспитала семерых детей, — говорит она шутливо. — Наш доктор Аргу сейчас тоже ребенок, только побольше ростом. Вот увидите, он заговорит со мной.

Кларье сумел добиться, чтобы ему выделили соседнюю с квартирой Аргу комнату, и, с облегчением распрощавшись с тулузским тенором, устроился неподалеку от раненого. А поскольку обе комнаты соединялись между собой, комиссар может без труда следить за всеми приходами и уходами, за всеми визитами посетителей и дежурством сиделок. Время от времени выслушивает отчет инспектора Каррера. Не оставляет без внимания даже болтовню Марселя. И так уж получилось, что именно от него он узнал, какой нежелательно широкий размах принял скандал. Расцвеченное всякого рода комментариями и рассуждениями на тему допустимости применения эвтаназии, дело Аргу уже перекочевало на первые страницы газет. Да и анонимные письма по-прежнему приходили в клинику: «Неужели вы позволите доктору Аргу умереть, подобно Антуану?», «Жалость — новая находка убийц!», «Состоится ли суд над четырьмя сиделками?».

Дивизионный бригадир то и дело торопит Кларье. «Мне нужны результаты, старина. Мне становится все труднее заступаться за тебя!» И Кларье, прижав ладони к вискам, думает и думает над загадкой, крутя ее то так, то эдак… Или в который раз начинает искать неведомую улику в квартире раненого. Если бы только он мог знать, что находится в завещании! Но нотариус категорически отказался вскрывать его. Доктор Аргу, мол, еще не умер. Он может прийти в себя и изменить завещание, тем более что он знает, кто напал на него; это обстоятельство вполне способно подтолкнуть его внести поправки в первоначальный текст. Но, впрочем, кто сказал, что завещание должно непременно указать на виновного? Неужели тот настолько глуп, что пойдет навстречу подозрениям? И наконец, кого доктор мог выбрать в качестве возможного наследника? Если исходить из простой логики, то им должен стать кто-то из его ближайших друзей: Уильям Кэррингтон, доктор Мелвилль или Мод. Дальних родственников искать бессмысленно, поскольку Аргу имел лишь двоюродных братьев, мелких торговцев, совершенно неспособных получать прибыль со знаменитой молекулы «бета»! Но можно ли подозревать в совершенном злодействе кого-нибудь из этой троицы, ведь каждый из них был тесно связан с раненым? Но если отбросить эту версию, где искать другую?

Конечно, соблазнительно было представить дело как попытку мести. Но кому мог причинить столь сильное неудобство человек, чья жизнь читалась, как открытая книга?

Комиссар, отныне не брезговавший никакими, пусть даже самыми, на первый взгляд, невероятными гипотезами, решает поподробнее остановиться и на этой. Начнем с Кэррингтона! Во-первых, тот довольно часто ссорился со своим другом из-за Мод. Во-вторых, уверен, что рано или поздно изобретет идеальный протез, который позволит его дочери вести совершенно нормальный образ жизни. А пока такой протез остается лишь в его мечтах, он продолжает мучить свою дочь. А что, если терпение Аргу внезапно лопнуло, и он взбунтовался? Чтобы проверить гипотезу, достаточно тщательно проверить, чем занимались оба в день покушения на убийство. И Кларье не упустил такую возможность. Он выучил чуть ли не наизусть распорядок дня обоих. Узнать, как провел свой последний рабочий день Аргу, оказалось легче легкого, поскольку тот встречался с огромным количеством людей, как служащими клиники, так и пациентами, а кроме того, и с несколькими посетителями. С того мгновения, как Аргу вышел из комнаты утром, и кончая тем, когда он удалился вечером к себе, доктор ни единой минуты не оставался один. Все это установлено, доказано и запротоколировано! Кэррингтон, наоборот, не покидал комнаты, разбитый приступом подагры. Представить, что потом, ночью, он, хромая, доковыляет до комнаты своего старого компаньона, чтобы хладнокровно убить его? Сомнительно! Придется Кэррингтона все-таки вычеркнуть из списка подозреваемых. А заодно и Мод, она вряд ли смогла бы нанести столь сокрушительный удар! Да и с какой стати, ведь ни для кого не секрет, что она любила Аргу, а кроме того, нуждалась в его врачебном искусстве. Остается Мелвилль! Этому Кларье никогда не доверял. В самом деле, разве не могла Патрику прийти в голову мысль убрать со своей дороги Аргу и занять его место, то есть возглавить центр и сорвать на этом солидный куш? Угрызений совести он не страшится! Для проверки версии Кларье попросил инспектора Каррера достать налоговую декларацию Мелвилля. Оказалось, что доктор, хотя и зарабатывал вполне прилично, каких-либо сногсшибательных доходов не имел. Он еще слишком молод. С женщинами долгих связей не имел, спал, правда, время от времени с санитарками клиники, но никаких излишеств при этом вроде бы не допускал, и более того: делал это скорее для поддержания репутация плейбоя, нежели из особой склонности к любовным утехам. Ко всему прочему, не нужно сбрасывать со счетов и тот факт, что Патрик по-настоящему любит свою работу, неплохо с ней справляется, а потому не станет рисковать репутацией из-за случайной интрижки. И кстати, есть еще одно качество, которое лучше всего характеризует Патрика: за внешней насмешливой веселостью он осторожен до недоверчивости. Кларье задумчиво кусает губы, затем, наперекор всем доводам рассудка, снова с надеждой склоняется над раненым, чья поистине чудовищная неподвижность представляется комиссару самой трудноразрешимой из всех загадок. Представить только: ответ кроется совсем рядом, в этой голове, где-то в ячейках памяти серого вещества, должно быть, смятого ударом, подобно телеграмме, которую, прочитав и скомкав, бросают в корзинку для мусора! Имя! Одно только имя! Кларье многое отдал бы за то, чтобы ему дали возможность как-то распрямить, прогладить эту покалеченную часть мозга и вернуть ей ясность печатной страницы, ведь если верить книгам, мозг хранит всю получаемую человеком информацию, а значит, заветное имя находится там, и, возможно, нужно просто захотеть, очень сильно захотеть, чтобы доктор Аргу его услышал, нужно полностью сконцентрироваться и много раз шепотом повторить: «Скажите имя, доктор… мне нужно имя — это в ваших интересах…» Изредка по уголкам глаз доктора Аргу пробегает чуть заметная дрожь, и тогда Кларье невольно наклоняется еще ближе к его лицу и едва сдерживается, чтобы не закричать: «Ну давай… давай… Напрягись…»