Буало-Нарсежак - Солнце в руке. Полное собрание сочинений. Том 11

— Я бы предпочел преподнести вам старинные часы, — извиняющимся голосом говорит он, — но… Они все в музеях! Ну и еще на ваших рисунках.

Армель снимает кольцо и кладет его сверху чемодана.

— Я благодарю вас, — сухо говорит она, — но принять подарок не могу.

Ей хочется добавить: «Слишком поздно!» Но она сдерживает готовые сорваться слова, чувствуя ярость и гнев оттого, что готова расплакаться. Ван Лоо по-прежнему сияет улыбкой. Он нисколько не рассержен.

— Мне кажется, вы меня неверно поняли, — говорит он. — Эта безделушка — вовсе не дар женщине от мужчины, но — презент компаньону от компаньона. Видите ли, я серьезно обдумал вашу идею об организации компании прогулочных катеров и готов вступить с вами в долю. Если придать предприятию широкий размах, оно, я думаю, станет хорошим вложением капитала. У меня имеются средства, которые я желал бы инвестировать в выгодное дело. Вы же со своей стороны внесете свой опыт, свое имя и имя Ронана Ле Юеде плюс этот замок и весь дивный здешний ландшафт. Понимаете? Вы, ваш крестник и я — мы организуем процветающую фирму.

На глазах у Армели он принимается распаковывать чемоданы и при этом говорит не переставая. Тон его делается все более фамильярным. Рубашки, трусы, носки… «Простите, вы не могли бы повесить на плечики вот этот пиджак? Бархат так быстро мнется… Если вы согласны, мы все трое подпишем договор у нотариуса. Ох, осторожнее, в тапочки я сунул лосьон после бритья и дорожный будильник… Понимаю, что не слишком удачно выбрал время для обсуждения этого плана, но я не люблю тянуть кота за хвост, а потом, согласитесь, для вас сейчас это будет глотком кислорода! Вот и воспользуйтесь им! Так что забирайте-ка кольцо и не будем больше о нем говорить. Пойдемте лучше отнесем Жану-Мари зажигалку. Вот увидите, он сразу поправится! Ручаюсь, его мне уговаривать не придется! А потом я пойду поздороваться с маркизой. Она тоже получит маленький сюрприз. Ах, что же это я? Проболтался вам, значит, это будет уже не сюрприз! Ну, ничего. Это мусульманские четки, но ей мы, конечно, не скажем, что они мусульманские. В них главное — качество бусин. А они — из очень старого янтаря, и камень словно живой…»

Он говорит не закрывая рта. Он просто оглушил Армель. Она злится на него, потому что все-таки надела кольцо себе на палец и теперь смотрит на него, как на первое звено в цепи, которую поклялась себе разорвать — рано или поздно. В то же самое время она непостижимым образом чувствует к Ван Лоо какую-то трусливую благодарность — это, наверное, из-за той силы, которая исходит от него подобно электричеству. Он уехал из замка почти две недели назад, едва успев познакомиться с хозяевами, а теперь вернулся сюда как к себе домой. Ходит везде, раскладывает свои вещи, словно ему знаком здесь каждый ящик, каждая полка; ходит, и его не смущает, что паркет у него под ногами жалобно скрипит; он уже заполнил ванную комнату своим мылом, своей кисточкой для бритья, своей бритвой, своей расческой, и громко говорит, не стесняясь Армели, которая вынуждена слушать его, застыв в оцепенении и сжимая его кольцо.

— Да, — продолжает он, выкладывая из карманов на камин бумажник, чековую книжку, носовой платок, ключи от машины, путеводитель Мишлена, очки, снимает пиджак и надевает вместо него спортивную куртку, — да, я остановился на микроавтобусе. В него можно нагрузить массу всего, а у меня довольно много поклажи… Куда я задевал очки? Они только что были здесь! Ах, да вот же они! — Он протирает стекла кусочком замши и издали смотрит на Армель, как будто проверяет их у окулиста. И подходит к ней ближе. — Может быть, я веду себя нескромно? — спрашивает он.

— Мне нечего прятать! — отвечает Армель.

— Я давно уже хочу задать вам один вопрос. Видите ли… Мы с вами раньше не встречались?

— Не думаю.

— Может быть, раньше? В Париже? Очень давно? Вы до войны не были в Париже?

— Нет.

— Ну, тогда извините. У меня плохая память на лица. Прямо-таки болезнь какая-то!

Армель не умеет лгать, зато на лице ее всегда лежит привычная печать холодного равнодушия, которая служит ей лучшей защитой. Она ждала этой минуты. Она была к ней готова. Единственное, чего она не могла предвидеть, — подарок, который сейчас жжет ей руку. Но самое страшное уже позади. Не больше чем на секунду она лишь прикрыла глаза, чтобы собраться с духом. И потому спокойным и уверенным тоном находит нужным уточнить:

— Моя кузина Полетта ходила на лекции в училище при Лувре. Может быть, это была она?

— Вот как? Может быть, может быть… — задумчиво произносит Ван Лоо. — Люди часто бывают похожи… Знаете, в памяти иногда вдруг замаячит смутный образ, и кажется, еще чуть-чуть — и ты вспомнишь!

— Конечно, это была Полетта! Говорят, мы с ней очень похожи!

— Да, наверное, так и есть! Спасибо, что избавили меня от сомнений. В те времена мои родители часто наезжали в Бретань. Мы с вами вполне могли встретиться. Но у меня такое чувство, словно мы сейчас говорим с вами о какой-то прошлой жизни. Все это было так давно! Пойдемте лучше проведаем Жана-Мари!.. А врач у вас тут хороший?

Он по-прежнему говорит с ней тоном доброго приятеля — полусерьезным, полушутливым, и Армель с трудом сдерживается, чтобы не взорваться от негодования. Лжет он или в самом деле забыл? Почему тогда он с такой настойчивостью продолжает твердить об этом будущем совместном предприятии? Какой интерес он преследует? Что задумал? Разумеется, у нас очень хороший врач! Все-таки не к дикарям приехал! А этот тон превосходства! Нет, за столько лет он ничуть не изменился. Хочет казаться любезным, а ведет себя бестактно. Он идет на два шага впереди нее и, конечно, не догадывается, что она сейчас с пристальной ненавистью изучает его всего — от затылка до подметок. Он рассматривает окна в коридоре — пора покрасить! вон по стенам видны потеки… Она знает, что от его внимания не ускользнет ни одна деталь, и вполне возможно, что, продолжая улыбаться, про себя он подсчитывает, сколько может стоить эта обветшалая крепость, — подсчитывает чисто автоматически, по привычке все переводить в цифры. Он называет это «с умом вести дела». Уж не потому ли он вернулся раньше срока, что ему не терпится провернуть свою идею со «спонсорством»? Наверное, он считает выгодным вложить сюда капитал, чтобы впоследствии выкупить весь замок, ведь в его понятии «широко смотреть на вещи» — это наложить лапу на чужую собственность. Жана-Мари он сделает своим управляющим, ну а я… А меня… Нет, она даже думать не желает об этом! Это было бы слишком несправедливо!

А он уже стучит в дверь и тут же тихонько приотворяет ее.

— Где тут наш лентяй? Ишь как славненько устроился!

Он не ошибся, когда говорил, что Жану-Мари станет лучше от одного его голоса. Жан-Мари оживает на глазах. С мгновенно загоревшимся взглядом он уже приподнимается на локте, пытается протянуть руку и одновременно бормочет извинения.