Агата Кристи - Тайна голубого экспресса. Тайна Семи циферблатов. Убийство в доме викария

— Полиция, — сказал мой друг, поднимаясь.

Наша полиция явилась в лице констебля [257] Констебль — низший полицейский чин, за которым следует чин сержанта полиции, затем — инспектора полиции. Хэрста, сохранявшего внушительный, хотя и несколько встревоженный вид.

— Добрый вечер, джентльмены, — приветствовал он нас. — Инспектор будет здесь незамедлительно. А пока я выполню его указания. Насколько я понял, полковника Протеро нашли убитым в доме священника.

Он замолчал и устремил на меня холодный и подозрительный взгляд, который я постарался встретить с подобающим случаю видом удрученной невинности.

Хэрст прошагал к письменному столу и объявил:

— До прихода инспектора ни к чему не прикасаться!

Констебль извлек записную книжку, послюнил карандаш и вопросительно воззрился на нас.

Я повторил рассказ о том, как нашел покойного. Записав мои показания, что заняло немало времени, он обратился к доктору:

— Доктор Хэйдок, что, по вашему мнению, послужило причиной смерти?

— Выстрел в голову с близкого расстояния.

— А из какого оружия?

— Точно сказать не могу, пока не извлекут пулю. Но похоже, что это будет пуля из пистолета малого калибра, скажем, маузера-25.

Я вздрогнул, вспомнив, что накануне вечером Лоуренс признался, что у него есть такой револьвер. Полицейский тут же уставился на меня холодными рыбьими глазами.

— Вы что-то сказали, сэр?

Я замотал головой. Какие бы подозрения я ни питал, это были всего лишь подозрения, и я имел право умолчать о них.

— А когда, по вашему мнению, произошло это несчастье?

Доктор помедлил с минуту. Потом сказал:

— Он мертв примерно с полчаса. Могу с уверенностью сказать, что не дольше.

Хэрст повернулся ко мне:

— А служанка что-нибудь слышала?

— Насколько я знаю, она ничего не слышала, — сказал я. — Лучше вам самому у нее спросить.

Но тут явился инспектор Слак — приехал на машине из городка Мач Бенэм, что в двух милях от нас.

Единственное, что я могу сказать про инспектора Слака — так это то, что никогда человек не прилагал столько усилий, чтобы стать полной противоположностью собственному имени [258] Слак (англ.) — своеобразное «говорящее» имя: означает «вялый, расхлябанный». . Этот черноволосый смуглый полицейский был непоседлив и нахрапист. Его черные глазки так повсюду и шарили. Вел он себя крайне грубо и заносчиво.

На наши приветствия он ответил коротким кивком, выхватил у своего подчиненного записную книжку, полистал, бросил ему вполголоса несколько коротких фраз и подскочил к мертвому телу.

— Конечно, все тут залапали и переворошили, — буркнул он.

— Я ни к чему не прикасался, — сказал Хэйдок.

— И я тоже, — сказал я.

Инспектор несколько минут был поглощен делом: рассматривал лежавшие на столе вещи и лужу крови.

— Ага! — торжествующе воскликнул он. — Вот то, что нам нужно. Когда он упал, часы опрокинулись. Мы знаем время совершения преступления. Двадцать две минуты седьмого. Как вы там сказали, доктор, когда наступила смерть?

— Я сказал — с полчаса назад, но…

Инспектор посмотрел на свои часы.

— Пять минут восьмого. Мне доложили минут десять назад, без пяти семь. Труп нашли примерно без четверти семь. Как я понял, вас вызвали немедленно. Скажем, вы освидетельствовали его без десяти… Да, время сходится, минута в минуту.

— Я не могу утверждать категорически, — сказал Хэйдок. — Время определяется примерно в этих границах.

— Неплохо, сэр, совсем недурно.

Я не раз и не два пытался вставить свое слово:

— Часы у нас знаете ли…

— Прошу прощенья, сэр, если мне что понадобится узнать, я задам вам вопрос. Времени в обрез. Я требую абсолютной тишины.

— Да, но я только хотел сказать…

— Абсолютной тишины! — повторил инспектор, буравя меня бешеным взглядом. Я решил повиноваться.

Он все еще шарил взглядом по столу.

— Зачем это он сюда уселся? — проворчал он. — Хотел записку оставить — эге! А это что такое?

Он с видом победителя поднял вверх листок бумаги. Слак был так доволен собой, что даже позволил нам приблизиться и взглянуть на листок из своих рук.

Это был лист моей писчей бумаги, и сверху стояло время: «18.20».

«Дорогой Клемент , — стояло в записке. — Простите, ждать больше не могу, но я обязан …»

Слово обрывалось росчерком, там, где перо сорвалось.

— Яснее ясного, — раздувшись от гордости, возвестил инспектор Слак. — Он усаживается, начинает писать, а убийца потихоньку проникает в окно, подкрадывается и стреляет. Ну, чего вы еще хотите?

— Я просто хотел сказать… — начал я.

— Будьте любезны, посторонитесь, сэр. Я хочу посмотреть, кет ли следов.

Он опустился на четвереньки и двинулся к открытому окну.

— Я считаю своим долгом заявить… — настойчиво продолжал я.

Инспектор поднялся в полный рост. Он заговорил спокойно, ко жестко:

— Этим мы займемся потом. Буду очень обязан, джентльмены, если вы освободите помещение. Прошу на выход, будьте так добры!

Мы позволили выставить себя из комнаты, как малых детей.

Казалось, прошли часы — а было всего четверть восьмого.

— Вот так, — сказал Хэйдок. — Ничего не попишешь. Когда я понадоблюсь этому самовлюбленному ослу, можете прислать его ко мне в приемную. Всего хорошего.

— Хозяйка приехала, — объявила Мэри, на минуту возникнув из кухни. Глаза у нее были совершенно круглые и шалые. — Минут пять, как пришла.

Я нашел Гризельду в гостиной. Вид у нее был утомленный, но взволнованный.

Она внимательно выслушала все, что я ей рассказал.

— На записке сверху помечено «18.20», — сказал я в заключение. — А часы свалились и остановились в восемнадцать двадцать две.

— Да, — сказала Гризельда. — А ты ему разве не сказал, что эти часы всегда поставлены на четверть часа вперед?

— Нет, — ответил я. — Не удалось. Он мне рта не дал раскрыть. Я старался, честное слово.

Гризельда хмурилась, явно чем-то озадаченная.

— Послушай, Лен, — сказала она, — тогда это все вообще уму непостижимо! Ведь когда эти часы показывали двадцать минут седьмого, на самом-то деле было всего шесть часов пять минут, а в это время полковник Протеро еще и в дом не входил, понимаешь?

Мы некоторое время ломали голову над этой загадкой, но так ни к чему и не пришли. Гризельда сказала, что я должен сделать еще одну попытку сообщить об этом инспектору Слаку, но я проявил несговорчивость, которая заслуживает скорее названия «ослиное упрямство».

Инспектор Слак вел себя чудовищно грубо без всякого повода. Я предвкушал ту минуту, когда, к его вящему посрамлению, выступлю со своим важным сообщением. Пожалуй, я замечу с мягкой укоризной:

«Если бы вы тогда соблаговолили меня выслушать, инспектор Слак…»