Ричард Халл - Благие намерения. Мой убийца (сборник)

– Ничего подобного! – Каргейт говорил правду, но такое испепеляющее презрение вряд ли было оправдано. Нюхательный табак, в конце концов, недорог, и если Каргейту требовалось успокоительное, он уже потратил столько времени на ругань в адрес носильщика, что давно успел бы снова открыть коробочку и заменить просыпанное. Однако Каргейт не стремился совершать разумные поступки.

– Начальник станции! Начальник станции! – завопил он.

– Теперь что, сэр?

– Попросил бы вас умерить сарказм. Я обязательно подам жалобу, как только доберусь до Ливерпуль-стрит. Поезд опоздал, а вы не хотели этого признать; вы сами ведете себя нагло и бесцеремонно, а ваш болван носильщик толкает меня, да еще имеет наглость заявить, что я сам виноват. С моим слабым сердцем внезапное потрясение может плохо кончиться.

– Если у вас слабое сердце, сэр, то лучше успокойтесь. Я уверен, что Джим не желал причинить вам вред, и он немедленно принесет извинения. Неприятности случаются, сэр, даже на самых лучших станциях.

– Ваша к лучшим явно не относится.

– Поверьте, сэр, мы стараемся изо всех сил. – Бенсон действительно старался уладить происшествие, хоть и не мог понять, с чего такой сыр-бор. А носильщик свое получит – как только отправится одиннадцать пятьдесят шесть.

К счастью, не успел Каргейт ответить, как на сцене появился бурый пес, радостно скачущий к людям по платформе и явно довольный жизнью.

– Ну вот, опять твой пес, Джим. – Бенсон тут же повернулся к носильщику. – Сколько я тебе говорил, чтобы запирал его как следует, когда идешь на работу!

Не хотелось устраивать нагоняй Джиму в присутствии Каргейта, но Бенсон был рад сменить тему. Иногда лучшая защита – нападение на носильщика.

– Прошу прощения, сэр, – смиренно ответил Джим. – Он ведь умный, сейчас уберется.

– Значит, он не похож на хозяина, – отрезал Каргейт. – Разве только тем, что тоже от рук отбился. Я так понимаю, что никто из вас не в состоянии управлять подчиненными, – непременно отмечу в жалобе.

Но пес еще не завершил свое представление и нисколько не зловеще, а вполне благосклонно всех оглядел; а затем, привлеченный запахом, ткнулся носом в просыпавшийся порошок. И вот это явно ему не понравилось – испуганно чихнув, пес с воем бросился прочь, тыкаясь носом в забор. Тут подкатил поезд, и Каргейт, буркнув напоследок: «Смотрите у меня!», вошел в вагон. Неудовольствие пса его позабавило; однако Каргейт и не подумал оставить носильщику чаевые и утвердился в намерении подать жалобу. Он даже начал сочинять грозные фразы – Каргейт прекрасно умел доставлять неприятности тем, кого невзлюбил.

Все это время Харди оставался сторонним, но заинтересованным наблюдателем и мог бы весьма живо описать все произошедшее. Увы, пришлось смириться с тем, что судья Смит не желал выслушивать хотя бы малую толику всего, что желал поведать Харди. Более того, когда поезд отошел от платформы, Харди остался заинтересованным наблюдателем, поскольку дальновидно предполагал, что Каргейт все-таки примет отложенную порцию нюхательного табака, и хотел видеть все. Что именно он хотел видеть, никому не известно. Может, неизменное любопытство Харди распалялось оттого, что он и сам не знал, что увидит.

И Харди повезло. Повезло и медленному пассажирскому поезду, что Грейт-Барвик был как раз достаточно свободен, чтобы принять (хоть и с ворчанием) случайный вагон прямого сообщения, с купе первого и третьего класса. Таким образом, Харди, стоя в коридоре вне поля зрения Каргейта, мог видеть в оконном стекле отражение джентльмена, снова доставшего табакерку. Разумеется, в дальнейшем Харди неизменно повторял, что именно отражение случайно привлекло его внимание. Хотя вполне вероятно, что он смотрел бы в любом случае. Так или иначе, он смотрел, и он увидел.

«Коробочка со сверкающей крышкой» появилась из кармана Каргейта, и на большой палец левой руки посыпалась светло-коричневая пудра. Насыпано было щедро и на это раз очень ловко. Большой палец уверенно поднялся к ноздре, и с мощным вдохом коричневая пудра исчезла. На долю секунды на угрюмом лице Каргейта появилось довольное выражение. Последовал мощный чих, какого Харди в жизни не слышал – словно нос желал прочиститься до конца. Затем джентльмен, на щеках которого появился легкий румянец, откинулся на сиденье, а табакерка упала на пол, и ее содержимое рассыпалось.

Харди, простому деревенскому жителю, не понравилось то, что он увидел. Он понял, что Каргейту очень плохо – тут же вспомнились его слова про больное сердце. Харди всего несколько раз в жизни ездил на поезде, однако понял, что нужно что-то делать – а именно то, от чего его всегда предостерегали, именно то, чего нельзя делать в обычных обстоятельствах. Поезд не успел далеко отойти от станции Ларкингфилд, как Харди дернул за сигнальную веревку.

Естественно, друзьям Харди рассказывал все куда подробнее, чем суду или инспектору Фенби. Например, о псе Джима, которому инспектор уделил лишь мимолетное внимание.

Защиту, как любезно сообщил суду Блэйтон, представлял королевский адвокат мистер Вернон со своим помощником мистером Оливером; Харди, как первый свидетель, попал в руки старшего адвоката.

– Вы находились, – предположил Вернон скучающим тоном, – когда покойный принял щепотку табаку, в своем купе?

– Нет, сэр, я стоял в коридоре. – Харди уже сказал об этом несколько минут назад, и вопрос его озадачил.

– И глядели из окна?

– Да, сэр, глядел в окно, если вы меня понимаете.

– Я вас вполне понимаю, благодарю, но это ведь не совсем одно и то же?

– По-моему, никакой разницы.

– В самом деле?

– Сэр…

– Послушайте, разве «в окно» и «из окна» не одно и то же?

– Вышло совершенно одно и то же; там ведь было отражение.

– По вашим словам… А вы уверены, что не смотрели на станцию или на поля?

– Уверен, сэр, не смотрел.

– А я полагаю, что вполне могли. То есть «из окна», а не «в окно».

– В любом случае, я видел отражение.

– И во что был одет покойный?

Возникла пауза – Харди пытался собрать свои неторопливые мысли, чтобы ответить на неожиданный вопрос.

– Ну, сэр, вроде я не обратил внимания на его одежду. Было тепло, и вряд ли он надел пальто. Да, думаю, не надевал.

– Вы полагаете, что, поскольку день выдался теплый, Каргейт не надел пальто?

Харди согласно кивнул, и Вернон продолжил:

– Какого цвета был на нем костюм?

– Думаю, коричневый.

– Вы думаете, что коричневый. А какого цвета был галстук? Зеленый?

– Точно не помню.

– Он мог быть красным?

– Пожалуй.

– Вы не уверены в оттенках цветовой палитры, так? А вы уверены, что призматический эффект из-за дефектного участка стекла или отражение не заставили вас думать, что вы видите какой-то цвет, которого не было в действительности?