Эдмунд Криспин - Лебединая песня. Любовь покоится в крови

Автомобиль остановился возле небольшого особняка в палладианском стиле, где проживал Сомерс, и Фен вместе с суперинтендантом и присоединившимся к ним домовладельцем поднялись в его комнаты. Во время обыска они не нашли в них ничего примечательного, если не считать книги «Четвертый подлог», которую Фен полистал: речь шла о подделке рукописей Шекспира. Частная документация также не представляла интереса и состояла из нескольких скромных квитанций и счетов. Что касается личной переписки, то ее не было совсем: домовладелец сообщил, что постоялец не получал писем. Фен сделал вывод, что Сомерс не имел друзей и, очевидно, питал склонность к затворнической жизни.

Потратив на квартиру не более десяти минут, они отправились в банк. Управляющий, оказавшийся личным другом суперинтенданта, охотно предоставил им сведения о счетах Сомерса и Лава. Финансовые дела последнего находились в полном порядке: в отношении денег Лав был столь же скрупулезно педантичен, как и в остальном. На счету Сомерса оказалось всего сорок восемь фунтов, но накануне он неожиданно снял сотню фунтов одной банкнотой. Разговор с клерком, выдававшим деньги, ничего не прояснил: Сомерс ни словом не обмолвился о том, зачем ему понадобились средства.

— Странно, — пробормотал Стэгг, когда они вышли из банка. — Ни при нем, ни в его квартире таких денег не было. Куда он их дел? Может, деньги забрал преступник?

Но Фен ничего не ответил. Они поехали в полицейский участок и пробыли там пять минут, когда узнали о третьем убийстве.

Здесь в нашем повествовании неожиданно появляется новый персонаж — Питер Пламстед, лондонский клерк из страховой компании. Мистер Пламстед находился на отдыхе и наслаждался двухнедельным турпоходом. В этом году он решил взять отпуск пораньше: во-первых, Пламстед был неженат и мог отвечать только за себя, а во-вторых, придерживался странной теории, что смена времен года в Англии подверглась изменениям и теперь хорошую погоду можно застать скорее в начале лета, чем в бархатный сезон. Правда, в первые дни проливной дождь несколько поколебал его уверенность в этой гипотезе, зато потом она с блеском оправдалась. Теперь он, весело распевая, шагал по полям и лужайкам под щедрым солнцем. Мистер Пламстед был серьезный, добросердечный молодой человек с зелеными глазами и жесткой каштановой шевелюрой, с трудом поддававшейся расческе. Одет он был, как и подобало туристу, в летние шорты, спортивные туфли и рубашку с широким воротом. За его плечами висел рюкзак, а в руках блестела ясеневая трость.

— Вот как жить хотел бы я, — пел он во все горло, — нужно мне немного, да еще дорога.

В Уорвикшире, говорил он себе, гораздо лучше и красивее, чем в Лейстершире. Мистер Пламстед начал свое путешествие с того, что доехал на поезде до Лейстера, а теперь возвращался обратно в Лондон через Уорвикшир, Оксфордшир, Бакс и Миддлсекс. В Лейстере он посетил Иудейскую стену, замок Эстли в Нанитоне и уорвикский госпиталь графа Лейстера, а в Стрэтфорде заглянул в Фестивальный театр и посмотрел «Как вам это понравится» прямо на берегу Эйвона. В конце концов вышло так, что утром актового дня, о котором он, впрочем, ничего не знал, наш герой оказался на тихой лужайке милях в четырех от Кэстривенфордской школы.

— Спать на листьях, есть и пить, хлеб макая в реки, — пел мистер Пламстед, — вот какою жизнью жить я хочу вовеки!

Он находился в отличном настроении. В поле цвели бубенчики, в лесу — колокольчики. Вдоль изгородей белели кисти боярышника, а на сливах распускались свежие бутоны. Фиалки прятались в густой траве, буйно разросшейся по краям лужаек: сорвав один цветок, он вставил его в петлицу. В легком воздухе оглушительно пели и трещали птицы, а по дальним холмам, поросшим темным лесом, горячим золотом разливалось утреннее солнце. Небо над головой было ярко-голубым, и солнечный диск в нем сиял, как огромный огненный опал.

В начале двенадцатого мистер Пламстед подошел к коттеджу. Дом располагался на правой стороне лужайки: елизаветинский стиль, определил он, а может, и что-то еще более старое. Соломенная крыша прохудилась, дымовые трубы покосились. Квадратные окошки смотрели тускло и угрюмо, а одичавший сад зарос так, что в нем невозможно было различить ни одной дорожки или клумбы. Задняя часть дома тонула в хвое мрачных лиственниц. За расшатанными воротами стояла большая грязная утка и вызывающе глазела на него сквозь щели в досках. Мистер Пламстед, уже прошагавший в это утро восемь миль, остановился и ответил на ее воинственный взгляд. Птица раздраженно удалилась, и турист возобновил осмотр коттеджа.

Не считая этой утки, дом казался необитаемым: в пустых окнах не было штор, а из печных труб не вился дымок.

Однако вскоре в одном из окон появилась пожилая женщина. Она не обращала на мистера Пламстеда никакого внимания; впрочем, из-за толстого слоя грязи на стеклах и сумерек трудно было сказать наверняка. Вроде бы она говорила, но с кем? Сама с собой? Нет, за ее спиной маячил силуэт, мужской или женский. Охваченный любопытством, мистер Пламстед даже привстал на цыпочки, чтобы получше разглядеть окно через доски покосившейся ограды, но обе фигуры уже исчезли из поля его зрения. Мистер Пламстед вернулся на пыльную дорогу.

И тут он услышал крик. В этом крике не было ничего мелодраматического. Больше всего он напоминал, как позднее описывал мистер Пламстед, глухой полузадушенный вой, оборвавшийся так быстро, что можно было усомниться в том, слышал ли он его вообще. Мистер Пламстед замер. Кто знает, если бы он поспешил, то, может, избавил бы многих людей от крупных неприятностей и даже обрел бы свое скромное бессмертие среди любителей елизаветинской поэзии. Но страх выставить себя дураком приковал его к месту. Через несколько минут он заставил себя открыть ворота и войти в заросший сад.

Увидев мистера Пламстеда, утка всполошилась, словно испуганный придворный при появлении монарха, и засела в кустах, издавая душераздирающее кряканье. Приблизившись к дому, мистер Пламстед осторожно постучал в дверь, но внутри царила тишина. После короткой паузы он надавил на дверь, и она открылась. В нос ему ударил затхлый запах. Он заглянул в полутемный коридор.

— Эй! — крикнул мистер Пламстед. — Есть кто-нибудь?

Ответа не было; обитатели дома, как зачарованные слушатели в поэме Де Ла Мара, хранили молчание.

— Эй!

Ни всхлипа, ни дыхания, ни скрипа половицы. Мистер Пламстед, подавив внезапную вспышку страха, вошел в дом. Его нога скользнула по пустой бутылке из-под джина, и он судорожно взмахнул руками, чтобы не упасть. Бутылка откатилась в сторону и ударилась о стену. Мистер Пламстед остановился, чтобы перевести дух и успокоиться.