Фредерик Браун - Смерть тоже ошибается…

Дядя Эм взял один из костюмов лилипута и принялся изучать карманы. Я последовал его примеру. Мне достался поношенный костюм. В карманах ничего не было, кроме сломанной зубочистки в нагрудном кармане пиджака. Я также прощупал подкладку. А перед тем, как отложить костюм, посмотрел на ярлык.

— Она была права насчет Толедо, — заметил я. — На этом костюме ярлык портного из Толедо.

Дядя Эм кивнул:

— А на этом — Цинциннати. Лон Стаффолд купил его после того, как приехал сюда.

Мы аккуратно положили костюмы на газету. Не знаю, зачем. Он их больше никогда не наденет. Через год миссис Червински, наверное, отправит все это на свалку. Под костюмами лежали маленькие рубашки и детские носки — по крайней мере, это он мог купить не на заказ. А также два пальто и дождевик. Под ними — нижнее белье, детское, шестого размера.

Постепенно мы добрались до дна сундука. С одной стороны стояла старая пишущая машинка — одна из старомодных складных «Корон» всего с тремя рядами клавиш. Она занимала половину сундука. С другой стороны — стопка листов и невскрытая пачка высокосортной бумаги размером восемь с половиной на одиннадцать дюймов. Я вытащил пишущую машинку и поставил возле сундука. Футляра к ней не было, но она, судя по всему, находилась в рабочем состоянии. Дядя Эм осматривал невскрытую пачку бумаги, изучая, как она запечатана. Видимо, он решил, что ее все-таки не вскрывали, и отложил бумагу в сторону.

— Здесь нет никаких книг, — произнес я, — кроме словаря. Разве у него не должно быть книг, если он любил читать?

— Необязательно, Эд. Некоторые много читают, но не любят приобретать книги. Особенно те, кто много ездил и полагает, что когда-нибудь снова отправится в путешествие. Книги — якорь, они держат тебя на месте, как только начнешь собирать их. Видимо, Лон так и думал и брал все книги в библиотеке.

Я хотел отложить словарь, но кое-что вспомнил и стал просматривать страницы в поисках каких-нибудь листков бумаги или заметок на полях. Словарь был маленький, но мне понадобилось немало времени, чтобы тщательно пролистать его, и теперь я обрадовался, что у Лона не было большой коллекции книг, иначе у нас бы ушла вся ночь на то, чтобы их просмотреть.

Дядя Эм взял листы. Бумага была хорошего качества, размером восемь с половиной на одиннадцать дюймов, все листы лежали аккуратной стопкой. Когда он начал их пролистывать, я увидел, что на них напечатан текст — по большей части строки разной длины, как в поэзии.

— Писем нет, парень, — сообщил дядя Эм. — Судя по всему, он вообще ни с кем не переписывался. Что ж…

Он начал читать стихи, а я вернулся к словарю. Так ничего и не найдя в нем, я отложил его и стал рассматривать внутреннюю часть сундука, который теперь совсем опустел. Там не было никакого двойного дна или потайных отделений. Я сел и принялся наблюдать за дядей Эмом. Он читал, и у него на лице появилось странное выражение.

— Эд, ты не положишь остальные вещи обратно в сундук? Это можем положить наверх в последнюю очередь.

— Конечно. Это все стихи? Больше ничего нет?

— Ничего. Но… некоторые весьма хороши, Эд.

Я стал наполнять сундук.

— Насколько хороши? — спросил я.

— Я не гожусь на роль судьи, я ведь не поэт. Но я бы сказал, что хотя это и не великая поэзия, она все же чертовски хороша. Лучше, чем я ожидал.

Он протянул мне листок. Я прочитал:

Падают сухие листья отчаяния

И собираются в кучу у моих ног и корней деревьев;

Прохладный голос тревожит их, и они шепчутся

Тихими, как лютня, голосами, словно то, чего никогда не было,

Во сне под бледными лучами рассвета.

— Бессмыслица. Это просто слова, — произнес я.

— Конечно просто слова. А ты чего ожидал?

— Может, я просто их не понимаю. Что такое «голоса, как лютня» и «то, чего никогда не было»?

Дядя Эм усмехнулся:

— Не воспринимай все буквально, Эд. Откуда мне, черт подери, знать, что такое «голоса, как лютня»? Но когда-нибудь ты наткнешься на «то, чего не было», это я тебе гарантирую.

Он протянул мне еще один листок. У него, как и у первого, не было названия. Он начинался со слов: «Медленно покройте мой гроб».

На чердаке царила мертвая тишина, а по углам сгустились тени. Почему-то, когда я подумал о том, что это написал мертвый лилипут, у меня по спине пробежали мурашки. Это было глупо, ведь все когда-то умирают. Все гробы покрывают, не так ли?

Я закурил, потом уселся на газеты и стал читать:

Медленно покройте мой гроб,

Чтобы я слышал стук каждого комка земли,

Теперь, когда мои уши не услышат больше ни звука.

И я буду лежать в тишине, без снов.

И скоро прольются дожди

И превратят землю в один большой пирог из грязи,

В котором я буду лишь крошкой. Вот так.

Я вернул листок дяде Эму. Тот протянул мне третий, но я покачал головой.

— Больше не хочу это читать, — сказал я. — Слишком мрачно. Мне не нравится.

Он бросил на меня взгляд и снова стал читать. Я докурил, наблюдая за дядей Эмом, и задумался. Последний стих мне не понравился, но я решил, что так и должно быть. В нем было нечто такое, от чего я начал нервничать. Я представил, как Лон Стаффолд сидел у себя в комнате один и сочинял это, как он себя чувствовал, и вздохнул. А с тех пор, как его похоронили в Эвансвилле, действительно шел дождь. И, черт возьми, земля действительно похожа на огромный пирог из грязи, а мертвые и похороненные в ней люди — словно крошки.

Наконец дядя Эм положил стопку стихов обратно в сундук и закрыл его.

— Ну… вот и все, — промолвил он.

— Узнал что-нибудь? — спросил я.

— Об убийствах — нет. Но я понял, почему Лон писал стихи.

— Я должен спросить, почему?

— Даже если спросишь, я не сумею ответить. Это можно почувствовать, но нельзя объяснить. Как, например… вот ты бы мог объяснить, почему играешь на тромбоне?

— Наверное, нет. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Слушай, дядя Эм, я тут думал о том, что сказала миссис Червински, — что мне не быть музыкантом. Видимо, она права.

Его лицо исказилось презрительной гримасой.

— Боже мой, парень! Ты купился на гадание по руке!

— Нет, просто я думал о том же. Я не собираюсь расставаться с тромбоном, но это все-таки хобби, а не профессия. У меня нет того, что сделало бы меня по-настоящему хорошим музыкантом. Но мне вот что любопытно: с чего она вдруг решила мне погадать?

— Эд, именно поэтому я и бросил все эти менталистские штучки, хотя это легче, чем держать киоск вроде нашего, с мячиками, и платят больше. Но если долго этим заниматься, сам начинаешь в это верить. Даже если знаешь, что просто угадываешь, возникает ощущение, будто внутри тебя есть нечто таинственное, что помогает угадывать. Несколько раз угадаешь правильно, и это чувство усиливается. И скоро сам начинаешь верить во всю эту чушь.