Морис Леблан - Сочинения в трех томах. Том 3

На другой день утром, в девять часов, граф встал, собираясь пойти перед завтраком в Лионский Кредит. Он оделся, выпил чашку кофе и спустился в конюшню. Сделав там некоторые распоряжения, он вернулся к жене.

Она еще не выходила из спальни и причесывалась. Граф прошел в соседнюю комнату. Через несколько секунд он совершенно спокойно спросил жену:

— Вы, вероятно, взяли его, мой друг?

— Что такое? Я ничего не брала.

— Вы его переложили?

— Я даже не открывала этой двери.

Граф появился в дверях совершенно расстроенный и пробормотал:

— Вы ничего не трогали?… Кто же взял футляр?…

Она бросилась в альков, и оба начали вместе лихорадочно искать ожерелье, сбрасывая на пол картонки и белье. Между тем граф повторял:

— Все, что мы делаем, бесполезно. Я его положил здесь, вот на эту полку.

Они зажгли свечу, так как в алькове было довольно темно, и вынесли оттуда в спальню белье и все вещи, которые там лежали. Когда на полках уже ничего более не оставалось, они с отчаянием должны были сознаться, что знаменитое ожерелье королевы исчезло.

Дали знать в полицию. Комиссар, узнав все подробности, спросил:

— Уверены ли вы, граф, что никто не мог ночью пройти через вашу спальню?

— Вполне уверен, так как я сплю очень чутко. Кроме того, дверь этой комнаты запирается на задвижку.

— Нет ли другого хода, через который можно бы проникнуть в комнату?

— Там есть окно, но оно заставлено.

— Я хотел бы удостовериться…

Зажгли свечи, и комиссар обратил внимание на то, что окно только наполовину было заставлено сундуком, который, кроме того, не вплотную прикасался к оконной раме.

— Однако он стоит довольно близко к окну, — заметил граф, — и невозможно отодвинуть его, не произведя большого шума.

— Куда выходит это окно?

— На внутренний дворик.

— Сколько там этажей?

— Есть еще два, но в уровень с тем, в котором помещается прислуга, над двориком натянута очень частая сетка.

Осмотрев окно, они убедились, что оно было закрыто, следовательно, никто не пытался влезть в него со двора. Таинственный вор не мог уйти и через спальню: в таком случае задвижка двери, ведущей в альков, была бы отодвинута.

Комиссар подумал немного и затем, обратившись к графине, сказал:

— Знал ли кто-нибудь из домашних, что вчера вы должны были надеть ожерелье?

— Конечно, но никто не подозревал, что мы его прятали в этой комнате. Никто… Разве только…

— Я вас прошу быть точной, это очень важно.

Графиня сказала своему мужу:

— Я думала о Генриетте.

— Кто эта особа? — спросил комиссар.

— Монастырская подруга, которая поссорилась со своей семьей, когда решилась выйти замуж за бедняка. После смерти ее мужа, я взяла ее к себе вместе с сыном и дала ей квартиру в нашем доме.

— На котором этаже она живет?

— На нашем, недалеко от нас… в конце этого коридора… Мне кажется… окно ее кухни…

— Выходит на этот дворик? Не правда ли?

— Да, оно против нашего окна.

За этим объяснением последовало короткое молчание. Затем комиссар пожелал, чтоб его провели к Генриетте. Она сидела за шитьем, а ее сын, Рауль, мальчик лет шести или семи, читал около нее. Окинув удивленным взором жалкое помещение, отведенное графиней своей подруге — квартира состояла всего из одной комнаты без печки и маленькой кухни, — комиссар обратился с расспросами к Генриетте. Она была, видимо, поражена, узнав о совершенной краже.

— Господи, как это могло случиться!

— Не подозреваете ли вы кого-нибудь? Весьма вероятно, что вор прошел через вашу комнату.

Она искренне рассмеялась, не предполагая даже, что подозрение могло пасть на нее.

— Но я совсем не выходила из своей квартиры. И потом… а посмотрите сами…

Она открыла окно кухни.

— Ведь до противоположной стены добрых три метра!

Ее лицо, еще молодое, но поблекшее от жизненных невзгод, выражало кротость и покорность судьбе. Комиссар не продолжал допроса: его докончил судебный следователь. Опросили прислугу, исследовали задвижку, пробовали несколько раз открывать и закрывать окно, осмотрели двор… Все было напрасно: задвижка оказалась нетронутой, окно не могло ни открываться, ни закрываться со двора.

Следователь обратил особенное внимание на Генриетту. Самым тщательным образом навели справки о ее жизни, но узнали, что в продолжение трех лет она выходила из дома только четыре раза, и то было известно куда. Она исполняла обязанности горничной и портнихи у графини, которая относилась к ней необыкновенно строго, как объяснила остальная прислуга.

— Совершенно невозможно понять, — говорил судебный следователь, — каким образом была совершена кража. На нашем пути к решению вопроса два препятствия: запертые окно и дверь. Как мог кто-нибудь войти и, что еще удивительнее, удалиться, оставив за собою запертую на задвижку дверь и закрытое окно?

После следствия, продолжавшегося четыре месяца, у следователя сложилось следующее убеждение: граф и графиня Субиз, сильно нуждаясь в деньгах, что в самом деле было верно, продали ожерелье. Он прекратил дело.

Кража ценного ожерелья нанесла Субизам удар, от которого они долго не могли оправиться. С тех пор, как исчезло сокровище, обеспечивавшее им кредит, кредиторы сделались более требовательными, и доставать деньги было гораздо труднее. Одним словом, им грозило бы полное разорение, если бы они вовремя не получили двух больших наследств.

Гордости их также был нанесен удар: с исчезновением ожерелья они как будто утратили часть своей знатности. Графиня подозревала в краже свою прежнюю подругу. Сначала Генриетту переместили на тот этаж, где жили слуги, а вскоре и совсем удалили.

Жизнь супругов потекла спокойно, без каких-либо значительных происшествий.

Через несколько месяцев после отъезда Генриетты, графиня получила от нее письмо, которое ее страшно удивило:

«Графиня! Я не знаю, как вас благодарить. Это не мог сделать никто другой, кроме вас, потому что никто другой не знает моего убежища в этой деревушке. Извините меня, если я ошибаюсь, и примите по крайней мере мою признательность за все ваши прежние благодеяния»…

Что хотела она этим сказать? Настоящие и прежние благодеяния графини по отношении к ней сводились к целому ряду несправедливостей. На просьбу графини объяснить дело она ответила, что получила по почте обыкновенным, не заказным письмом, два билета по тысяче франков. На конверте, который она присоединила к своему ответу, был штемпель Парижа и ее адрес. Откуда появились эти две тысячи франков? Зачем послали их ей? Началось следствие. Но можно ли было напасть на какой-нибудь след среди такой путаницы?