Майкл Иннес - Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник)

На столь откровенно выраженное восхищение Эплби мог ответить только кратковременным почтительным молчанием. В эти несколько секунд он успел понять, что реакция на события мистера Элиота была не столько удивительна, сколько вполне естественна и последовательна. Этому человеку, используя выражение Кермода, все было как с гуся вода, и Эплби уже начал подозревать, что так будет всегда. А потому, если, как появились основания полагать, неведомый враг наметил себе целью душевное здоровье мистера Элиота, то он выбрал не ту точку для удара, поддавшись обманчивому поверхностному впечатлению. Его жертва легко приходила в замешательство, но обладала необычайно мощными внутренними ресурсами для восстановления психического равновесия. Собственное творение мистера Элиота заставили ожить, вытворять загадочные и пугающие трюки, зачастую успешно проникая в глубины сознания собственного создателя. Но мистер Элиот, вообще говоря, личность возбудимая, столкнувшись с таким феноменом, повел себя несколько странно, но и с восхитительным здравым смыслом, призвав свой разум воздвигнуть между собой и событиями барьер из метафизических рассуждений. И нашел в них для себя превосходное временное укрытие, но прошлой ночью этот барьер попытались разрушить. Похищение принадлежавшей Белинде картины стало происшествием, никак не объяснимым с точки зрения философской метафизики. Паук – банальное творение мистера Элиота для продажи на литературном рынке – совершил акт вандализма против личных эмоциональных отношений автора. Причем это было сделано как раз в тот момент, когда мистер Элиот уже почти убедил себя, что в странных событиях, происходивших в его доме, неким метафизическим образом виноват он сам. И если прежде его враг вел себя исключительно тонко и продуманно, то тут он неожиданно допустил грубую ошибку, перестаравшись в своем рвении.

Проказа с Ренуаром распадалась на две части: кражу и обнаружение украденного. Первая увенчалась полнейшим успехом, заставив мистера Элиота лечь спать человеком не только обескураженным, но и почти сломленным. Зато вторая обернулась фиаско. Замысел состоял в том, чтобы повергнуть мистера Элиота в еще более глубокое смятение, нанеся оскорбление Белинде. Этого эффекта пытались добиться, небрежно подбросив купальщицу Ренуара в спальню простого лакея. Ничего вульгарнее придумать невозможно, но как раз из самой вульгарности этого акта мистер Элиот, как теперь выяснилось, почерпнул новые силы для возвращения к устойчивому душевному состоянию. Подобные выходки находились так далеко от сферы его собственных интересов, оставались настолько чуждыми его сознанию, что он не мог взять на себя хотя бы часть ответственности за них. Отсюда следовала ошибочность всех его недавних метафизических экзерсисов, которые, что ни говори, служили источником для тревог. Любые творившиеся вокруг странные вещи оказались всего лишь дурацкими шутками, имевшими вполне рациональные объяснения. Мистер Элиот, хотя и не самым прямым путем, пришел к выводу, напрашивавшемуся изначально: его кто-то пытался разыгрывать и высмеивать. Поразительная устойчивость к стрессам восторжествовала, и сейчас он отмел все посторонние мысли и страхи, сосредоточившись на прозаических бычках Ласлета. По совершенно верному замечанию Кермода, все вернулось к исходной позиции.

Эплби повторно оценил свою попытку психологически реконструировать ситуацию и счел ее удовлетворительной, по крайней мере на данный момент. Но не все проблемы и загадки оказались решены. Наиболее таинственным, пусть и не самым насущным для поисков ответа, вопросом оставался источник непостижимых знаний шутника. Ему было известно, например, что одно время мистер Элиот размышлял над идеей романа «День Рождения», сюжет которого, помимо прочих поворотов, включал в себя манипуляции с освещением в доме, использование наркотического вещества, некие действия, связанные с картиной, а также, вероятно, оставленные под окном следы. И все эти элементы загадочный незнакомец включил в реальное воплощение придуманной истории. Но ведь сам мистер Элиот во всеуслышание говорил, что ни единого фрагмента из задуманного произведения не перенес на бумагу. И, вероятно, имелись другие примеры странного предвидения, проявленного шутником, но, к величайшему сожалению, хозяин Раст-Холла уклонялся от разговора на эту тему, а потому вытянуть из него прочие подробности было бы трудно. В чем же крылось объяснение?

Но в первую очередь следовало рассмотреть другую проблему сугубо практического свойства. Дурость-Холл, Холл Дурости, Глупость-Холл. Неужели мистер Элиот дал подобное название дому, где происходит действие романа «Полуночное убийство»? И если так, то чего следовало ожидать? Не складываются ли обстоятельства таким образом, что, отразив преднамеренную и изощренную атаку на свое здравомыслие, мистер Элиот поставил себя перед иной и гораздо более грозной опасностью? Разобраться в этом можно, только выяснив, насколько серьезно противостоявшее ему зло и как далеко готов пойти злоумышленник. А до тех пор оставалось лишь гадать на кофейной гуще.

Исходя, прежде всего, из этих соображений, Эплби продолжил разговор с Боулзом. И первый вопрос ему подсказали последние слова дворецкого, все еще эхом звучавшие в сознании.

– Великодушная доброжелательность мистера Элиота, – серьезно произнес он, – не могла не снискать ему всеобщую любовь обитателей дома.

– Вне всякого сомнения, мистер Эплби.

Не клюнув на столь откровенно заброшенный крючок, Боулз ухитрился всем своим видом показать, что замечание Эплби делало честь его собственному благородству, но едва ли свидетельствовало о знании истинной природы человеческих характеров.

– И тем не менее он сумел нажить себе врага, о чем свидетельствуют направленные против него злонамеренные и крайне досаждающие ему трюки.

– Ваша правда, сэр, – кивнул Боулз с глубокомысленным видом человека, понимающего, что обмен банальностями составляет неотъемлемую часть общения. – Признаюсь честно, мистер Эплби, мне никогда не казалось, что хозяин получает большое удовольствие от подобных празднеств. Он склонен к уединению, сэр. И эта склонность распространяется на его выбор книг и писателей, помимо прочего. Ему нравятся живые книги уже ушедших от нас авторов, если мне будет позволено так выразиться. А не наоборот. – И Боулз, которому, казалось, было невдомек, какую уничижительную характеристику он только что дал литературным пристрастиям хозяина, с мрачным видом покачал головой. – Вот почему я считаю бесспорным, что это принесло огромные блага для Раст-Холла, но в итоге не могло закончиться ничем хорошим.