Майкл Иннес - Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник)

– Вы обещали вернуться к вопросу о времени. Перед Гатри стояла весьма сложная задача – сделать так, чтобы я оказался наверху башни точно в срок.

– Так и есть. Но именно здесь наш консервативный во всем остальном лорд показал, что ему не чужды современные технологии. Вот почему я попросил, чтобы сюда привезли электрика. Хочу, однако, заметить, что для Гатри было не столь уж важно, чтобы вы оказались на верхних ступенях лестницы в строго определенный момент. Ему лишь пригодилась информация, где вы находились в тот или иной отрезок времени. Он имел в таком случае возможность рассчитать продолжительность беседы с Линдсеем и правильно выбрать момент прощания с ним. Помнится, вы сами заметили, что Хардкасл вел себя как пьяный, поскольку раза два или три споткнулся, и его шатнуло к стене лестничного пролета, пока вы поднимались. А заметили ли вы, что на рабочем столе Гатри стоит небольшой телефон для внутреннего пользования? Не сомневаюсь, что аппарат снабжен не громким звонком, а приглушенным зуммером, установленным на многих современных телефонах. А Хардкасл мог посылать ему наверх сигналы, попросту быстро замыкая контакты заранее протянутых там проводов. Если помните, он сам вызвался пойти вперед. Вот вам и полная картина! Ваш визит к лорду был рассчитан по времени с точностью королевской процессии.

– Но это значит, что Хардкасл стал очевидным сообщником в этом немыслимом по своей изощренности предприятии?

– А я и не думал, мой дорогой мистер Гилби, что вы сильно ошиблись в своей крайне низкой оценке моральных достоинств личности по фамилии Хардкасл. И я бы от души желал, если повторять любимое выражение многих простых и добрых шотландцев, чтобы его шея узнала, сколько весит задница. Но, к несчастью, его нельзя привлечь к ответу за прямое соучастие в убийстве.

– Но ведь его все равно будут судить, не так ли? Вам для этого достаточно изложить свои аргументы шерифу или любому другому облеченному властью лицу, и мерзавец окажется на скамье подсудимых.

– Не сомневаюсь, что так и случится. Но мне сейчас важнее проверить, чтобы в моей версии не осталось неувязок. Редкие попытки Гатри изменить своим привычкам человека до крайности скупого – как, например, распоряжение подать икру к вашему первому ужину, – имели целью придать правдоподобия его лживому обещанию снабдить золотом покидавшую его племянницу. Если бы у нее появились основания полагать, что он уже не такой скряга, как прежде, она бы не заподозрила нечестной игры с его стороны. А внезапный интерес к медицине я склонен объяснять мрачным настроением, овладевшим им, когда он окончательно понял, какой печальный конец сам себе уготовил. Если разобраться, то перед нами еще одно проявление его ненормальности: Гатри предпочел литературу об ампутациях и сломанных шейных позвонках. Не лучший способ подготовки к уходу в вечность, Гилби. Боюсь, он плохо усвоил последние строки из стихотворения Данбара.

Гилби поднялся.

– Но даже странно, как утешительны могут быть ортодоксальные религиозные постулаты! Мне нравится думать, что душа Гатри вполне заслуженно горит сейчас в адском пламени.

– Боюсь, вы противоречите сами себе, поскольку осудили старика Гэмли за подобные же высказывания. Но сейчас…

Меня прервало появление в изуродованном дверном проеме инспектора Спейта.

– Уж не хотите ли вы сообщить нам, инспектор, что электрик уже прибыл?

– Нет. Его нам ждать еще по меньшей мере час. Но поступило сообщение из Кинкейга, которое, как я посчитал, вас обязательно заинтересует. Им удалось разыскать Линдсея и молодую леди в Ливерпуле. Оба уже отправлены в обратный путь в сопровождении детектива из Скотленд-Ярда, чтобы не заблудились. Они выехали вчера днем и прибудут в Кинкейг аккурат одновременно с шерифом.

– Превосходная новость, инспектор! Их возвращение придется как нельзя более кстати. Теперь нам ничто не помешает разобраться в обстоятельствах смерти мистера Гатри достаточно быстро, чтобы они вновь смогли спокойно отбыть, куда собирались. Эти двое в полной мере заслужили свое счастье.

Спейт сначала непонимающе уставился на меня, а потом лишь покачал головой и ушел. Я повернулся и заметил, что Гилби рассеянно, но с каким-то болезненным любопытством вглядывается в потрескавшиеся и потемневшие от времени портреты членов семейства Гатри. Выглядел он при этом весьма озадаченным. Затем он перехватил мой взгляд.

– Загадка смерти Гатри, возможно, решена, мистер Уэддерберн. Но я почему-то… По необъяснимой причине я не верю, что для Кристин Мэтерс все закончится счастливым исходом. Я почувствовал в ней нечто… Какую-то смутную тревогу, которую, вероятно, до конца не осознавала она сама… Не знаю, как вам это объяснить.

Здесь в полной мере проявилась вся неопытность и утонченность натуры Ноэла Гилби, и я хотел уже разобраться в причинах его смутных ощущений, когда нам снова помешали. Тяжело дыша, в дверях появился констебль из Кинкейга.

– Простите, сэр, но нет ли с вами инспектора?

– Вы совсем немного разминулись с ним. Что-то произошло?

– С вашего разрешения, сэр, но этот гнусный человек… Хардкасл…

Я вскочил на ноги.

– Уж не сбежал ли он?

– Никак нет, сэр. Но начал пить, как рыба.

– И это все? Тогда отдышитесь, успокойтесь и позвольте ему пить дальше. Нас это не касается. – Я повернулся к Гилби. – Нынче днем он предстанет перед следствием в совсем уже жалком виде.

– Но, мистер Уэддерберн, сэр, вы, кажется, неверно меня поняли. Я просто не знаю, как поступить. Потому что это мерзкое создание жадно пьет обыкновенную воду!

На мгновение мне показалось, что констеблю пришла в голову неуместная шутка, но я тут же заметил, насколько глубоко он взволнован и даже потрясен.

– Объясните, что вы имеете в виду.

– Зрелище жуткое, доложу вам, сэр. Этот чудак приник к поилке для домашнего скота на заднем дворе. В голос орет и скребется, как Иуда Искариот в Судный день, а сам глотает в огромных количествах воду из лотка.

– Боже милосердный! Пойдемте посмотрим, Гилби.

И мы втроем спустились с галереи.

Картина, представшая перед нами на заднем дворе, воистину показалась чем-то сверхъестественным. Хардкасл, чье тело вздулось и распухло, лежал у нижнего края поилки, издавал душераздирающие крики и боролся за остатки воды с десятками таких же распухших крыс со вздутыми животами. Но уже через несколько секунд его вопли затихли. Когда мы подбежали, он перевернулся на спину, дергаясь в последних конвульсиях, заламывая руки и цепляясь за жизнь, хотя печать смерти уже легла на его хищное лицо. За его агонией наблюдала жена, стоявшая чуть в стороне и крикнувшая нам:

– Он принял отраву за овсяную кашу! Крысиная натура взяла в нем свое, будь проклят этот день!