Энтони Беркли - Тайна семьи Вейн. Второй выстрел

Он говорил с уверенностью человека, отлично знакомого с принятой в таких случаях процедурой. Моя вера в него, почти начисто испарившаяся под влиянием глупых обеденных разглагольствований, начала помаленьку возвращаться.

Джон изложил события очень хорошо, ничего не преувеличивая, но и не преуменьшая. Предварив рассказ вступлением, что намерен ознакомить Шерингэма ровно с теми фактами, что известны и суперинтенданту, а точнее, с тем, что известно суперинтенданту, насколько то известно ему, Джону, он избежал необходимости рассказывать подлинную историю, стоящую за официальной версией произошедшего. Иными словами, поведал лишь половину того, что мог бы сказать. Не упомянул даже об отношениях Эрика и миссис де Равель.

Однако это все никак меня не устраивало. Я ведь потому и пригласил Шерингэма, что ему, в отличие от моего поверенного, можно было рассказать все без утайки.

Когда Джон закончил, я поднял руку, пока Шерингэм не начал засыпать нас вопросами.

– Шерингэм, прежде чем мы продолжим, позволь кое-что сказать. У меня еще не было случая прояснить, почему я послал телеграмму тебе, а не своему поверенному, как настаивал Хиллъярд. Причина же такова: я хочу доказать свою невиновность, но не ценой официального признания вины кого-либо еще.

Вид у Шерингэма стал ошарашенный.

– Повтори-ка еще раз, а? Что-то не понимаю.

– Я стремлюсь доказать свою невиновность, – терпеливо повторил я. – Строго говоря, сейчас это для меня важнее всего. Однако только и исключительно это. Я вовсе не желаю снабжать полицию доказательствами вины кого-либо еще. Боюсь, мой поверенный в излишнем рвении сочтет своим долгом предоставить полиции любое найденное им доказательство. Я же хочу, чтобы ты торжественно пообещал мне этого не делать.

– То есть ты не хочешь, чтобы стало известно, кто застрелил этого типа? – с нескрываемым изумлением переспросил Шерингэм.

– Нет-нет! Ничего подобного. Можешь это выяснить – выясняй. Просто не говори полиции. Вообще не делись с полицией ничем, кроме доказательств, которые оправдают меня, но не повредят никому другому.

– Почему?

– Потому что, – покосившись на Джона, объяснил я, – и Хиллъярд, и я сам втайне согласны, что убийство Скотта-Дэвиса само по себе было поступком весьма похвальным, и кто бы его ни совершил, он не должен нести наказания.

Шерингэм перевел взгляд с меня на Джона и тихонько присвистнул.

– Вот это да! Заговор по сокрытию преступника? И вы хотите, чтобы я тоже поучаствовал? Дело-то серьезное, Килька.

– Сирил, – промолвил Джон с заметной неловкостью, – не уверен, что я заходил прямо уж так далеко… Я говорил…

– Вы говорили, что не станете лицемерить и притворяться, будто печалитесь о его смерти, – перебил я. – Полно, Джон. Остальное вы подразумевали. Имейте мужество так прямо и признать.

Джон пару секунд поколебался, а затем поднял взгляд на Шерингэма:

– Да, правда. Я это подразумевал – и именно так я и считаю. Скотт-Дэвис был негодяем, его смерть осчастливит с полсотни людей. Не думаю, чтобы хоть кто-то по нему горевал.

– Что ж, идет, – не моргнув глазом, ответил Шерингэм. – Мы втроем более способны вынести взвешенное суждение, нежели дюжина сельских чурбанов. Я ничуть не возражаю против того, чтобы мы сами себя неофициально назначили высокой судебной комиссией. Только сперва предоставьте мне доказательства того, что он негодяй. Позвольте мне судить самому.

– Но именно эти сведения я категорически отказываюсь разглашать, если ты не пообещаешь, что не станешь передавать полиции никаких доказательств чужой вины, какие тебе удастся раздобыть во время расследования, – твердо сказал я.

Шерингэм насмешливо посмотрел на меня.

– Бог ты мой, Глистик на тропе войны, – грубовато произнес он. – Итак, ты не дашь мне никаких доказательств без моего обещания, а я не намерен ничего обещать, пока не получу доказательств. Тупик, а? – Он посмотрел на нас с Джоном; мы оба промолчали. – Имеют ли эти ваши доказательства низости Скотта-Дэвиса какое-либо отношение к совершенному преступлению – если, конечно, исходить из предположения, что это и впрямь убийство?

– Возможно, – промолвил Джон.

– Самое непосредственное, – поправил я.

– Полиция в курсе?

– Нет, – ответил Джон.

– Во всяком случае, разве что совсем смутно, – добавил я. – Хотя, конечно, у полицейских должны иметься какие-то представления о его характере. Насколько я понимаю, они наводили справки в Лондоне. К их распоряжению будут все обычные сплетни и слухи.

Джон потер подбородок:

– Что правда, то правда. Я как-то упустил это из виду. И если они ознакомились со слухами…

Я кивнул. Несомненно: если они ознакомились со слухами, то отношения покойного с миссис де Равель, о которых полицейские и сами уже начинали догадываться, станут ясны окончательно.

– Пока вы лишь туманно обрисовали мне ситуацию, – уже более задумчиво обратился Шерингэм к Джону. – Надо ли понимать, что обстоятельства, на которые вы намекаете, заполнят пробелы?

– В значительной степени, – признал Джон.

– Фактически, – напрямик заявил я, – они показывают, что я не единственное лицо, у которого имелся очевидный мотив для убийства, а, напротив, самый маловероятный кандидат из многих других, и что все прочие обитатели дома, включая даже самого Джона, располагали куда более сильными мотивами.

Джон вздрогнул.

– Бог ты мой, Сирил, да вы же совершенно правы! – произнес он с таким нескрываемым удивлением, что сразу становилось ясно: до сих пор это обстоятельство от него ускользало.

– Тогда я уж тем более должен все услышать, – решительно заявил Шерингэм. – Послушайте, давайте остановимся на компромиссе. Если я удостоверюсь, что Скотт-Дэвис был и впрямь так дурен, как вы его изображаете, то я ограничу свои доклады полиции лишь теми фактами и теориями, которые поддерживают Килькину невиновность. Но если ваш рассказ меня не убедит, то я буду полагаться на собственное суждение. Согласны?

Мы переглянулись.

– Выходит, последнее решение предоставляется вам одному, – указал Джон. – По сути, в нашем жюри даже и троих-то присяжных не наберется. Останется лишь один судья. Вы берете на себя огромную ответственность, Шерингэм.

– Ответственность меня не пугает. По части ума, логики и общего здравого смысла я ничем не уступаю любому официально назначенному жюри присяжных.

Чего-чего, а самоуверенности Шерингэму было не занимать.

– В таком случае я склонен ответить согласием, – промолвил Джон, поглядывая на меня.

– Хорошо, принято, – уступил я.

Мы несколько мгновений помолчали, а потом дружно зашевелились, устраиваясь поудобнее, как люди, которые приняли важное решение и наконец могут идти дальше.