Дэн Симмонс - Пятое сердце

Пол устилал узорчатый персидский ковер, в тех же тонах, что стены, но несколько более красный. Кирпичный камин в дальней стене располагался чуть сбоку от середины комнаты и стола. Джеймс смотрел на него и думал, как уютно должно быть в этой мансарде зимой или непогожими летними ночами. Рядом с камином стоял грубой работы шкапчик без дверец высотой футов пять; на его полках по-прежнему лежали бумаги и книги.

В комнате был письменный стол с керосиновой лампой, но основное ночное освещение обеспечивали четыре газовые лампы, висящие низко над бильярдом на бронзовой крестовине. За бильярдным и письменным столом находилась дверь на балкон; свет лился в веерообразное окно над ней, в два узких окна по бокам и в квадратное окошко самой двери.

Высокое окно слева от входа представляло собой витраж с центральной композицией из двух скрещенных киев, дымящейся сигары между киями и кружкой пенного пива над ними.

– Мой фамильный герб, – объявил Клеменс. Он раскурил очередную сигару и теперь расхаживал между камином и бильярдом, держа в руке кий. – У Шекспира на гербе было только что-то вроде ощипанного пера на поле, которое Джонсон назвал горчичным. Я считаю, мой лучше.

Джеймс отметил, что роспись потолка повторяет мотив скрещенных киев. В дальнем левом углу, перед низким квадратным окном, стоял столик поменьше с пишущей машинкой. Холмс уже склонился над ней.

– Можно мне перенести ее на тот стол и испробовать? – спросил Холмс.

Клеменс только быстро глянул в его сторону, ответил «разумеется» и тут же вновь повернулся к Джеймсу и Хоуэллсу:

– А теперь, мистер Джеймс, желаете сразиться со мной за титул первого англо-американского литературного бильярдиста мира?

– Увы, – ответил Джеймс. – Я не играю. Даже не пробовал никогда и не стану оскорблять это благородное зеленое сукно попыткой научиться сегодня.

– Точно не хотите? – В голосе Клеменса сквозило нескрываемое разочарование. – Бильярд во всех его разновидностях крайне увлекателен, а когда я играю плохо и выхожу из себя, то становлюсь очень забавен – вам бы наверняка понравилось. Если, разумеется, вы не ханжа-методист, осуждающий божбу, ругательства, эпитеты и инвективы.

Джеймс поднял руки ладонями вперед и попятился, давая понять, что не сдастся на уговоры. В комнате было довольно много разномастной мебели: еще столики, плетеные стулья, кресла-качалки и два табурета, по виду – из салуна на Диком Западе. Джеймс выбрал обычное кресло и сел.

– Хорошо, – выдохнул Клеменс вместе с клубом дыма. – Хоуэллс, добрый друг, старый противник, снова остались только вы и я…

Хоуэллс подошел к стене слева от камина, где стояли кии, выбрал себе один.

– Прошу обратить внимание, – сказал Холмс, – что чистая белая карточка, которую я вставляю в машинку, по размеру, фактуре и содержанию хлопка полностью идентична тем, что приходили Генри Адамсу, Хэям и Кларенсу Кингу в каждую годовщину смерти Кловер Адамс. Нед Хупер также получал такие карточки до своей безвременной кончины.

– Откуда вы знаете про одинаковое содержание хлопка и все такое? – спросил Клеменс.

– Я изучил карточки под микроскопом, а также с помощью портативной химической лаборатории, которую привез с собой в Вашингтон, – ответил сыщик.

Он выровнял карточку и отпечатал два слова. Все остальные подошли ближе и встали у него за спиной.

Ее убили.

Детектив заранее достал шесть карточек, полученных Хэями, и еще одну, которую дал ему Кларенс Кинг.

– Вы видите, – сказал он, поочередно прикладывая новую карточку к старым, – выщербинку на «е», то, что все «и» немного приподняты над строчкой, сглаженный внутренний угол «у», форму «б» и то, как кружочек в ней чем дальше, тем больше печатается почти сплошным.

Все молчали. Теперь, когда его внимание привлекли к изъянам шрифта, Джеймс видел, что они и впрямь общие у всех карточек, причем у свежеотпечатанной – заметнее всего.

Холмс как будто прочел его мысли:

– По мере использования машинки такого рода дефекты усугубляются. Поскольку все семь карточек выглядят одинаково, я предполагаю, что их отпечатали одновременно. Это должно было произойти по меньшей мере семь лет назад, поскольку Хэи, Кинг и, надо думать, мистер Адамс первый раз получили их в декабре восемьдесят шестого.

Клеменс выставил вперед руки со сжатыми кулаками, словно ожидая, что на них сейчас наденут наручники.

– Сознаюсь во всем. Сопротивляться не буду.

Губы Холмса скривились в нетерпеливой улыбке.

– Полагаю, мистер Клеменс, в дневное время любой из ваших гостей мог зайти в бильярдную и отпечатать четыре десятка карточек?

– Да, наверное. – Клеменс зажал сигару в зубах и вновь подошел к бильярдному столу. – Даже и ночью никто, кроме меня, не удивился бы стуку клавиш.

Джеймс прочистил горло и спросил:

– Последние годы, путешествуя по Англии и Европе, вы обходились без пишущей машинки?

Клеменс наклонился над бильярдом и, выставив локти, нацелил кий. При всей странности его поза была не лишена изящества.

– Последние годы в Европе я писал от руки либо нанимал стенографистку с пишущей машинкой.

– Я попросил бы вас, мистер Клеменс, – сказал Холмс, – если возможно, представить мне список слуг за восемьдесят шестой год вместе с их последними адресами.

– Список должен где-то быть, – проворчал Клеменс. – Я найду его сегодня до отъезда. А сейчас можно нам вернуться к игре?

– Разумеется, – ответил Холмс.

Клеменс запустил белый шар в беспорядочное скопление цветных. Три из них, задетые прямым ударом или рикошетом, скатились в три лузы. Клеменс выпрямился и потер кончик кия мелом, Хоуэллс, нахмурившись, склонился над столом.

– В бильярде такое случайное везенье зовут «негритянским счастьем», – сказал Клеменс.

– Держали ли вы гостевые книги с восемьдесят пятого года и до тех пор, как отправились путешествовать? – спросил Холмс.

– Да, – ответил Клеменс. – Кажется, мы их не убирали, а у Джона с Алисой свои гостевые книги. В том столе, за которым вы сидите, мистер Холмс, есть ящик… да, просто приподнимите скатерть…

Холмс вытащил четыре переплетенных в кожу альбома восемь на двенадцать дюймов.

– Если позволите… – начал детектив.

Клеменс кивнул.

Хоуэллс ударил по белому шару, тот отскочил от двух других, ударился об один бортик, о другой и скатился в лузу.

– Три тысячи чертей, – пробормотал бывший редактор.

– Я положу их как следует, и начнем снова, – сказал ему Клеменс. – Не пойму, отчего лузный бильярд нравится мне больше карамболя, которому я в молодости отдал столько денег, времени и сил. В Англии и Европе почти все столы без луз.

Покуда Клеменс доставал белый шар из лузы и подкатывал остальные к середине, где ждал деревянный треугольник, Холмс сказал: