Патрик Квентин - Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы (сборник)

Но в данном случае это единственное убийство как раз не было совершено. Кто-то из тех, кого нужно убить, – во всяком случае, с точки зрения джентльмена, принадлежащего Семерке с Голгофы, – все еще жив. Я буду весьма удивлен, если еще одна загадочная смерть в Беркли не вытеснит своим чередом с газетных полос убийство в Двурожье.

– Знаешь, – сказал Алекс Мартину по пути домой, – по-моему, он прав.

Субботу Мартин, у которого в тот день не было репетиции, провел с Моной. Они пообедали вместе – уже в третий раз на этой неделе, – потом отправились на озеро Меррит покататься на лодке. Мартин сидел на веслах, а Мона напевала одну за другой печальные креольские песни и нравилась ему все больше и больше.

Обедали они – на сей раз, по мнению Мартина, такое определение было вполне уместно – в «Капри», заказав, дабы поспособствовать улучшению пищеварения, и не только, бутылку кьянти. Когда дело дошло до кофе с ликером и сигарет – Мартин предпочел бы сигару, но вовремя сообразил, что выглядел бы с ней довольно нелепо, – Мона поинтересовалась:

– А что это за вечеринка, куда ты меня ведешь сегодня вечером?

– У Морриса.

– Это что, идиома такая? – озадаченно спросила Мона.

– Ну да, в Беркли так говорят, – хмыкнул Мартин. – Или, пожалуй, не идиома, а идиотема, если на испанский перевести. Я что, не говорил тебе раньше про Морриса?

– По-моему, нет. А кто это?

– Да я и сам толком не знаю. Не знаю даже, как его зовут. Это довольно состоятельный человек, считающий себя филологом. Живет он в верхней части города, у него очень симпатичный особняк, а работает, вернее, занимается псевдофилологическими изысканиями – в университете. Вечеринки же – это его хобби.

– И часто он их устраивает?

– Фактически не устраивает вообще. Это мы хозяйничаем у него дома. Звонишь ему и говоришь: «Мистер Моррис? Это Мартин. Вы в субботу вечером дома?» Он отвечает: «Да. Почему бы вам не прихватить нескольких друзей и не посидеть у меня?» Вот тебе и вся вечеринка у Морриса.

– Занятно должно быть, – рассмеялась Мона.

И верно – занятно. Когда Мартин с Моной добрались до места, там уже было десять – двенадцать гостей и примерно столько же постепенно подошли по ходу встречи, – к тому времени кое-кто из первой дюжины уже ушел. Компания подобралась пестрая. Синтия и Алекс, Мэри Робертс и некто Чак Уизерс (друзья Мэри ему никогда не нравились, но он нарочно участвовал в их встречах, дабы продемонстрировать свое превосходство), Пол в своем обычном женоненавистническом одиночестве, несколько супружеских пар, в том числе доктор Иван Лешин и его симпатичная жена Таня. Курт тоже был приглашен, но предпочел остаться лома – наедине со своими переживаниями. (Лупе, поделилась Мона с Мартином, встает на ноги быстрее, чем можно было ожидать.) Борицына, напротив, никто не звал, но он все равно пришел.

Появления Моны и Мартина никто особенно не заметил. Играла музыка. Борицын неловко танцевал с Синтией танго. Всем хватало своих дел, чтобы обращать внимание на вновь прибывших.

Рассеянно кивая направо и налево, Мартин пробирался к хозяину, который, не обращая внимания на танцы, объяснял совершенно равнодушному к этому вопросу Чаку Уизерсу этимологию одного из терминов игры в гольф – stymie; оказывается, оно происходит от греческого stigma, в значение «вина» или «грех». Мартин прервал этот увлекательный монолог, чтобы представить Мону, и Моррис, бросив на нее одобрительный взгляд и спросив: «Виски, вино?», стремительно удалился на кухню.

Вскоре он вернулся с виски для Мартина и «Анжеликой» для Моны и почти сразу же вернулся к прерванному разговору. Эта этимология, настаивал он, ясно указывает на то, что грекам был знаком гольф.

Мартин протискивался вместе с Моной сквозь скопление гостей и в конце концов отыскал большую подушку на полу рядом с настежь раскрытым окном. Здесь они и устроились, скорее удобно, нежели изящно. Как раз в этот момент закончился танец и раздались аплодисменты. Кто-то поставил новую пластинку – вальс Штрауса, Wienerblut [47]. Мартин допил виски, растянулся на подушке почти во весь рост и посмотрел снизу на Мону. Она улыбнулась ему. А он начал декламировать про себя «Небесную подругу» [48].

Но погружение в мир прерафаэлитов было остановлено мужским голосом, пожелавшим ему с сильным славянским акцентом доброго вечера. Мартин поднял голову и увидел доктора Лешина, взиравшего на него с улыбкой.

– Привет, – буркнул он, явно не выказывая уважения, какового достоин профессор, преподающий в Беркли по программе обмена. – Наслаждаетесь жизнью?

– Ну да. – Доктор Лешин сверкнул безупречно белыми зубами. – Занятная вечеринка, верно?

– Так обычно и бывает. Никто ни за кем не ухаживает, и всем хорошо. О, прошу прощения. Мисс Моралес – доктор Лешин.

Славянин непринужденно поклонился, отнюдь не пытаясь скрыть мелькнувший в его глазах огонек. Только тут Мартин с некоторым раздражением сообразил, почему гость из Праги подошел к нему. Мона с некоторым смущением улыбнулась в ответ.

– Как миссис Лешин? – с нажимом поинтересовался Мартин.

– Да все отлично. – Доктор Лешин обежал взглядом комнату. – Вон она, веселится вовсю.

Мартин посмотрел в ту же сторону и увидел стройную, ослепительную в своем развевающемся платье Таню Лешину. Она танцевала вальс Штрауса с Полом, которому, судя по виду, это занятие было явно не по душе. Что-то в голосе доктора Лешина позабавило Мартина. Оказывается, если дело касается жены, этот неисправимый ходок вполне способен на ревность – даже к Полу, а скорее – к Штраусу.

– Вы видели последний советский фильм, мистер Лэм, его в Сан-Франциско показывают? – спросил доктор Лешин, с трудом отводя взгляд от танцующей пары, и, услышав отрицательный ответ, пустился в нудный, впрочем, проницательный анализ его достоинств. Речь его, однако, была прервана появлением Борицына.

– О чем это вы тут говорите, доктор Лешин? – спросил аристократ-изгнанник.

– О новом советском фильме. На мой взгляд, это, возможно, самый…

– Доктор Лешин! – Борицын, казалось, был оскорблен до глубины души. – Немыслимо, чтобы человек вашего интеллектуального уровня попался на удочку пропаганды Советов, которой они хотят нас отравить! В моих глазах…

– Мартин… – прошептала Мона.

– Да?

– Если они будут продолжать в том же духе… мне бы еще немного вина.

Незаметно для русских диспутантов, которые быстро разгорячились настолько, что английских слов уже не хватало, чтобы выразить всю глубину чувства, Мартин подхватил бокалы, свой и Моны, и отошел в сторону. По пути он заметил, что очередной несчастной жертвой филологических разысканий мистера Морриса стала Синтия.

Мартин вошел в кухню, завертел головой в поисках спиртного и наконец увидел выстроившиеся в ряд бутылки. Наполняя бокалы, он почувствовал на плече прикосновение чьей-то ладони, обернулся и увидел, что это Синтия.