Артур Конан Дойл - Этюд в багровых тонах (др.перевод+иллюстрации Гриса Гримли)

— Так, понятно, — остановил его Холмс. — А куда он потом подевался?

— Да нам и без него забот хватало, — возмутился констебль. — Уж доплелся как-нибудь до дому, будьте покойны.

— А одет он был как?

— В коричневое пальто.

— А кнут в руке был?

— Нет, кнута не было.

— Значит, где-то оставил, — пробормотал Холмс. — А вы потом не слышали, чтобы кэб отъехал?

— Нет.

— Вот вам полсоверена. — Мой приятель встал и взял шляпу. — Боюсь, Рэнс, не продвинуться вам по службе. Голова — она для работы, а не просто для украшения. Вы могли этой ночью заработать сержантские нашивки. У человека, который был у вас в руках, ключ к разгадке этой тайны; его-то мы и ищем. Теперь поздно об этом рассуждать, но я вас уверяю, это был именно он. Пойдемте, доктор.

Мы зашагали обратно к кэбу, оставив констебля в сомнениях и тягостном раздумье.

— Экий болван, — фыркнул Холмс по дороге к дому. — Это надо же — получить такой подарок судьбы и так его прохлопать.

— Я все равно ничего не понимаю. Ну, допустим, внешность этого пьяницы совпадает с вашими представлениями о том, как выглядел второй участник драмы. Но с какой стати ему возвращаться обратно в дом? Преступники так не поступают.

— Колечко, друг мой, колечко! За ним-то он и вернулся. Если не придумаем другого способа его изловить, можно использовать кольцо вместо наживки. Я поймаю его, доктор, — ставлю два против одного, что поймаю. Кстати, должен вас поблагодарить. Если бы не вы, я бы, может, остался дома и пропустил один из самых изысканных этюдов, какие мне доводилось видеть: этюд в багровых тонах, а? Почему бы не перейти на язык живописцев? По бесцветной основе нашей жизни проходит багровая нить преступления, и наша задача — выпутать ее, отделить от других, разобрать на ней мельчайшие узелки. Ну а теперь — обедать, а потом на концерт. У Норман-Неруды бесподобная техника. Помните эту шопеновскую вещицу, которую она так дивно исполняет? Тра‑ля-ля-лира-лира‑ля…

Откинувшись на спинку сиденья, наш сыщик-любитель заливался, как жаворонок, я же размышлял о многосторонности человеческого разума.

Мой ослабленный организм не был еще готов к таким похождениям, и после обеда сил у меня уже ни на что не осталось. Когда Холмс уехал на концерт, я прилег на диван и попытался час-другой поспать. Не тут-то было. Утренние события слишком меня взбудоражили, в голову лезли самые странные домыслы и фантазии. Стоило мне закрыть глаза, перед ними всплывало перекошенное, обезьянье лицо убитого. Было в нем что-то настолько отталкивающее, что я помимо воли начинал испытывать благодарность к тому, кто освободил наш мир от его обладателя. Если какие-либо черты человеческого лица говорили о самых что ни на есть гнусных пороках, то это были черты Еноха Д. Дреббера из Кливленда. Но при этом я понимал, что правосудие есть правосудие и нравственное уродство жертвы не является оправданием в глазах закона.

Чем больше я думал, тем более удивительной казалась мне теория моего компаньона — что этого человека отравили. Я помнил, как он понюхал губы трупа — и, вероятно, уловил какой-то запах, который и навел его на эту мысль. Да и кроме того — что еще, как не яд, могло убить этого человека, если на теле его не обнаружено ни ран, ни следов удушения? Но, с другой стороны, чьей кровью залит весь пол? Следов борьбы мы не видели, не нашли и оружия, которым убитый мог ранить своего противника. Я чувствовал, что, пока не найдется ответ на эти вопросы, мы с Холмсом вряд ли сможем спать спокойно. Его ровная, уверенная повадка свидетельствовала о том, что он уже придумал гипотезу, которая примиряла все факты; я же и представить себе не мог, что это может быть за гипотеза.

Вернулся Холмс с большим опозданием — концерт никак не мог продолжаться так долго. Когда он вошел, ужин уже стоял на столе.

— Это было восхитительно, — сказал он, садясь. — Помните ли вы, что Дарвин говорит о музыке? Он утверждает, что способность создавать и слушать музыку родилась в человеческом мозгу задолго до того, как начала формироваться речь. Именно поэтому музыка так сильно на нас действует. В наших душах живут смутные воспоминания о далеких веках, когда мир был совсем юным.

— Довольно смелая идея, — заметил я.

— Все идеи, объясняющие природу, должны быть смелыми, как сама природа, — отозвался Холмс. — Послушайте, в чем дело? Вы на себя не похожи. Что, история на Брикстон-роуд вас так сильно расстроила?

— Признаться, да, — ответил я. — Хотя, казалось бы, Афганистан должен был меня закалить. В Майванде я видел, как товарищей моих рубили на куски, и даже тогда не терял головы.

— Мне это понятно. В этой трагедии есть таинственность, которая действует на воображение: только воображение способно пробудить настоящий страх. Вы читали вечернюю газету?

— Нет.

— Там напечатан довольно внятный отчет о нашем происшествии. Впрочем, ни слова о том, что, когда тело подняли, на пол упало колечко. Что весьма кстати.

— Почему?

— Взгляните на это объявление, — ответил Холмс. — Я еще утром, когда мы только взялись за дело, разослал его во все газеты.

Он перебросил мне газету, и я взглянул на указанную страницу. Объявление шло первым в колонке «Находки». Говорилось там следующее:

— Простите, что воспользовался вашим именем, — сказал Холмс. — Если бы я указал свое, кто-нибудь из этих болванов увидел бы и полез вмешиваться.

— Да ради бога, — ответил я. — Но только вдруг кто-нибудь придет? Кольца-то у меня нет.

— Кольцо у вас как раз есть, — сказал Холмс, подавая мне какое-то колечко. — Вполне сойдет. Оно почти такое же.

— И кто, по-вашему, у нас появится?

— Разумеется, человек в коричневом пальто — наш краснолицый друг в квадратных ботинках. А не придет сам — пришлет сообщника.

— А может, он сочтет, что это слишком опасно?

— Ни в коем случае. Если мое представление об этом деле верно — а у меня есть все основания полагать, что верно, — он пойдет на любой риск ради этого кольца. Я думаю, он обронил колечко, когда склонился над телом Дреббера, и хватился его не сразу. Выйдя на улицу, он обнаружил пропажу и бросился назад, но из‑за его собственной оплошности — он забыл погасить свечу — в доме уже хозяйничала полиция. Ему пришлось прикинуться пьяным, чтобы отвести подозрения, которые иначе неминуемо бы возникли, — что это он делает у калитки? Теперь поставьте себя на его место. Обдумав все еще раз, он вполне мог прийти к выводу, что потерял кольцо не в доме, а на улице. Что он будет делать дальше? Просматривать вечерние газеты, в надежде увидеть его в разделе находок. И уж конечно не пропустит нашего объявления. Он обрадуется. И вряд ли заподозрит ловушку. С его точки зрения, связь между кольцом и убийством усмотреть невозможно. Он придет. Должен прийти. Через час он будет здесь.