Артур Конан Дойл - Этюд в багровых тонах (др.перевод+иллюстрации Гриса Гримли)

— Вы используете их в брикстонском деле? — поинтересовался я.

— Да, мне нужно уточнить одну деталь. Теперь это лишь вопрос времени. Ого! Нам сейчас принесут целый короб новостей. По улице шествует Грегсон, и физиономия его просто излучает самодовольство. Уверен, что он направляется к нам. Да, видите, он остановился. Ну вот!

Внизу с силой дернули колокольчик, и через несколько секунд белокурый сыщик, перескакивая через три ступеньки, взлетел по лестнице и ворвался в нашу комнату.

— Дорогой мой! — вскричал он, стискивая безответную руку Холмса. — Можете меня поздравить! Теперь все ясно как день.

Мне показалось, что по выразительному лицу моего приятеля пробежала тень беспокойства.

— Вы хотите сказать, что напали на верный след? — поинтересовался он.

— Не просто на верный след! Преступник сидит у нас под замком.

— И как же его зовут?

— Артур Шарпантье, младший лейтенант королевского военного флота, — торжественно провозгласил Грегсон, выпятив грудь и потирая пухлые руки.

Шерлок Холмс с облегчением вздохнул; на застывшем было лице показалась улыбка.

— Присядьте и попробуйте одну из этих сигар, — предложил он. — Нам не терпится узнать, как вы достигли такого успеха. Хотите виски с водой?

— Не откажусь, — признался сыщик. — Чудовищное напряжение двух последних дней довело меня до полного изнеможения. Разумеется, не физическое напряжение, а изнурительная умственная работа. Вы меня понимаете, мистер Шерлок Холмс, мы ведь с вами оба работаем головой.

— Вы мне льстите, — серьезно произнес Холмс. — Ну, расскажите же, как вы добились таких поразительных результатов.

Сыщик удобно расположился в кресле и с самодовольным видом закурил. Потом, не сдержав веселья, шлепнул себя ладонью по ноге.

— Самое забавное, — фыркнул он, — что этот болван Лестрейд, который считает себя таким умником, пошел по совершенно ложному следу. Он выслеживает секретаря Стэнджерсона, который так же непричастен к этому делу, как нерожденный младенец. Уверен, Лестрейд его уже разыскал.

Мысль эта привела Грегсона в такой восторг, что он хохотал до полного изнеможения.

— А как же вам удалось отыскать верный ключ?

— Сейчас расскажу. Разумеется, доктор Ватсон, все это сугубо между нами. Первая трудность состояла в том, чтобы разобраться, откуда этот американец взялся. Некоторые стали бы давать объявления и ждать ответа или просто сидеть и дожидаться, пока его хватятся. Но только не Тобиас Грегсон. Помните шляпу рядом с убитым?

— Да, — кивнул Холмс. — Изготовитель — «Джон Андервуд и сыновья», Кэмберуэлл-роуд, сто двадцать девять.

Грегсон опешил.

— Никак не думал, что вы это заметили, — пробормотал он. — И вы ходили по этому адресу?

— Нет.

— Ха! — с облегчением воскликнул Грегсон. — Никогда нельзя упускать даже самого крошечного шанса.

— Для великих умов мелочей не существует, — провозгласил Холмс.

— Словом, я пошел к Андервуду и спросил, продавал ли он кому такую-то шляпу такого-то размера. Он посмотрел по своим книгам и тут же все нашел. Шляпу он отправил мистеру Дребберу, проживавшему в пансионе Шарпантье на Торки-Террас. Так я узнал адрес.

— Ловко, очень ловко, — пробормотал Холмс.

— Потом я отправился к мадам Шарпантье, — продолжал сыщик. — Она выглядела бледной и расстроенной. Тут же в комнате находилась ее дочь, очень миловидная девица. У нее были заплаканные глаза, а когда я с ней заговорил, у нее дрожали губы. Я все это взял на заметку. Что-то тут было нечисто. Вам известно это чувство, мистер Шерлок Холмс, когда вы напали на верный след, — словно холодок пробирает?

«Известно ли вам о загадочной смерти вашего бывшего жильца мистера Еноха Д. Дреббера из Кливленда?» — спросил я.

Мать кивнула. Похоже, она не могла выдавить из себя ни слова. Дочь разрыдалась. Мне стало совершенно ясно: они что-то скрывают.

«В котором часу мистер Дреббер уехал от вас на вокзал?» — спросил я.

«В восемь часов, — ответила мать, пытаясь побороть волнение. — Его секретарь мистер Стэнджерсон сказал, что есть два поезда, в четверть десятого и в одиннадцать. Они собирались ехать первым».

«И больше вы его не видели?»

Мадам Шарпантье ужасно переменилась в лице. Из бледного оно стало серым. Она не сразу сумела выдавить единственное слово: «Нет», а когда выдавила, оно прозвучало хрипло и неестественно.

Повисла пауза, а потом дочь заговорила спокойным, уверенным тоном:

«Ложь никогда до добра не доводила, мама. Давай скажем этому джентльмену правду. Да, мы видели мистера Дреббера еще раз».

«Бог тебе судья! — вскричала мадам Шарпантье, падая на стул и воздевая руки. — Ты погубила своего брата».

«Артур сам велел бы нам говорить правду», — с твердостью возразила дочь.

«Ну, теперь вам ничего не остается, кроме как рассказать все, — сказал я. — Полуправда еще хуже лжи. Кроме того, вы ведь не знаете, что нам известно».

«Пусть это будет на твоей совести, Элис! — воскликнула мать, а потом повернулась ко мне. — Я расскажу вам все без утайки, сэр. Только не подумайте, что мое беспокойство за сына вызвано тем, что он имеет какое-то отношение к этой жуткой истории. Он совершенно ни при чем. Но я, к ужасу своему, понимаю, что и в ваших, и в других глазах все может предстать в ином свете. Клянусь вам, Артур невиновен. Благородство, честь мундира, воспитание не позволили бы ему совершить такой поступок».

«Лучше расскажите мне все, как было, — сказал я. — Уверяю, если сын ваш невиновен, ему ничего не будет».

«Элис, я думаю, тебе лучше нас оставить, — сказала мадам Шарпантье, и дочь ее вышла. — Говоря по совести, сэр, я не хотела вам все это рассказывать, но раз уж моя бедная дочь проговорилась, у меня нет выбора. Я приняла решение и расскажу вам все до последней мелочи».

«Вот это дело», — похвалил я.

«Мистер Дреббер прожил у нас три недели. Они с мистером Стэнджерсоном, его секретарем, путешествовали по континенту. Я заметила на чемоданах бирки с надписью „Копенгаген“, — видимо, оттуда они и прибыли. Стэнджерсон был спокойного, сдержанного нрава, но о хозяине его, увы, сказать этого нельзя. Он показал себя человеком грубым и невоспитанным. В первый же вечер после приезда он сильно выпил и совсем разошелся — да, по правде говоря, после полудня он вообще редко бывал трезвым. Со служанками он вел себя безобразно — распущенно и вульгарно. Но самое ужасное, что он стал то же самое себе позволять и с моей дочерью Элис, и несколько раз говорил ей такие вещи, которых она, по невинности своей, и понять-то не могла. Один раз он схватил ее и стал целовать — даже его собственный секретарь упрекнул его за эту непристойную выходку».