Найо Марш - Прелюдия к убийству. Смерть в баре (сборник)

Сказав это, Оутс задумчиво потер нос.

– Такое впечатление, что уже неделя минула. А ведь прошло чуть больше двух часов с тех пор, как умерший джентльмен выпивал с Абелем и о чем-то с ним спорил. А теперь только посмотрите на него! Как говорится, полностью готов к вскрытию. Если, конечно, коронер даст разрешение. Вы насчет этого верно заметили, сэр.

– А Абель говорил, что представляет собой эта ядовитая субстанция для травли крыс?

– Насколько я помню, в ее состав входит что-то вроде «прусской кислоты», сэр.

– Неужели? – Доктор Шоу повернулся к констеблю. – Не сочтите за труд, Оутс, достаньте из кармана моего пальто перчатки.

– Ваши перчатки, сэр?

– Именно. Хочу, знаете ли, произвести вскрытие этого шкафчика.

Когда Оутс принес доктору перчатки, Шоу все так же стоял у шкафчика, разглядывая его стеклянную дверцу.

– Перчатки, сэр.

– Знаете что, Оутс? Я передумал вскрывать этот шкафчик. Да и вообще трогать его. Особенно дверцу. Полагаю, на ней полно отпечатков пальцев, которые мы с вами оставим заботам эксперта.

Коронером города Иллингтона был Джеймс Мордаунт, эсквайр и доктор медицины шестидесяти семи лет от роду. Необходимо отметить, что прожитые годы сказались на нем не лучшим образом, возможно, потому, что он страдал от хронического несварения. Вероятно, по той же самой причине он обладал мизантропическим складом характера и относился к людям с подозрением. А еще он имел обыкновение тяжело вздыхать и гипнотизировать посетителей мрачным взглядом. В молодости коронер специализировался в области бактериологии, и поговаривали, что он рассматривает человека как главным образом некий сосуд, содержащий питательную субстанцию для болезнетворных микроорганизмов. Это не говоря уже о том, что он одним своим видом вызывал у присутствующих не меньшую тоску и уныние, нежели выставленный в зале гроб с телом жертвы. Во время судебных заседаний на его нездорово-сером лице не отражалось никаких эмоций, так что можно было усомниться, слышит ли он хоть слово из показаний свидетелей. Как ни странно, он все видел и слышал, да и вообще считался человеком умным и весьма наблюдательным.

В утро дознания по делу Люка Уочмена – на третий день после смерти последнего – коронер с привычным выражением глубочайшего недоверия ко всему сущему принял присягу жюри и начал опрос свидетелей, проходивший в здании городского муниципалитета, так как смерть Уочмена нашла широкое отражение в лондонской прессе и вызвала приток многочисленной публики. Разумеется, на заседании присутствовал адвокат Уочмена, прикативший по такому случаю из Лондона. Рядом с ним расположились на скамье секретарь покойного и его младший партнер, а также приехавший из Лондона по железной дороге лечащий врач. Нечего и говорить, что первые ряды в зале были забиты представителями лондонской прессы.

Доктор Мордаунт устремил свой потухший мрачный взор на некоего пожилого субъекта, сидевшего в первом ряду, и напомнил собравшимся, в том числе присяжным, что перед сим высоким собранием поставлена задача выяснить, где, когда и при каких обстоятельствах покойный встретил смерть, а также установить, наступила ли она вследствие умышленного убийства, несчастного случая или вызвана естественными причинами.

Сказав это, он посмотрел на присяжных и осведомился:

– Желают ли члены жюри взглянуть на тело?

Члены жюри с минуту вполголоса совещались, после чего старшина присяжных, местный аукционист, поднялся с места и заявил, что при невыясненных обстоятельствах смерти присяжные просто обязаны осмотреть труп.

Коронер по обыкновению тяжело вздохнул и отдал соответствующий приказ судебному приставу, который вывел присяжных из зала. Через несколько минут члены жюри вернулись в зал и, судя по их опрокинутым бледным лицам, настроение у них после выполнения этой миссии отнюдь не улучшилось. Затем коронер привел свидетелей к присяге.

На авансцену вышел констебль Оутс и зачитал официальный рапорт, связанный с обнаружением тела. Потом коронер вызвал Себастьяна Пэриша, который как ближайший родственник опознал тело. Все, кто видел, как он сыграл в нашумевшем фильме сцену опознания в суде, сразу же вспомнили и этот эпизод, и эту картину. Честно говоря, Кьюбитт так и не смог определить, играл ли сейчас Пэриш или демонстрировал исключительно собственные эмоции, тем более тот как-то сказал, что вызвать бледность на лице не так уж трудно – главное, создать в своем воображении подходящую стрессовую ситуацию и поверить в нее. Поэтому Кьюбитт не мог не задаться вопросом, что в действительности думает его приятель об этом деле и так ли глубоко скорбит о безвременной кончине кузена, как ему, Кьюбитту, представляется. Тем временем Пэриш начал давать свидетельские показания и, хотя говорил, казалось, очень негромко, его слова разносились по всему залу, достигая самых отдаленных его уголков. Когда же описывал странные и ужасные обстоятельства смерти кузена, его голос зазвучал настолько проникновенно, что две или три леди преклонного возраста полезли в сумочки за носовыми платочками. Необходимо заметить, что в утро дознания Пэриш надел серый костюм, белую рубашку с черным галстуком – и как всегда выглядел великолепно. Это также подметили все присутствующие, и неудивительно, что в зале полыхнули несколько блицев фотокамер – Пэриша, разумеется, фотографировали.

Следующим на свидетельское место вызвали Кьюбитта, который подтвердил показания Пэриша.

Затем настала очередь мисс Дарры, которая, в отличие от предыдущих свидетелей, не испытывала, казалось, в присутствии коронера и жюри никакого дискомфорта и держалась вполне естественно, если не сказать раскованно. Похоже, вся эта процедура вызывала у нее самое неподдельное любопытство и живой интерес. Коронер спросил, не вспомнила ли она что-нибудь такое, о чем не упомянула при первом интервью, и не может ли как-то дополнить показания предыдущих свидетелей.

– Ничего нового я припомнить не могу, – заявила мисс Дарра, – а все, что знала и видела, сообщила доктору Шоу. Когда же констебль Оутс на следующее утро после инцидента вновь начал задавать мне вопросы, я слово в слово повторила ему все то, что рассказала ранее. Ко всему вышесказанному могу лишь добавить, что небольшая ранка от стрелки «дартс» на руке мистера Уочмена, на мой взгляд, не имеет ничего общего с этой смертью.

– Почему вы так думаете, мисс Дарра? – спросил коронер, предоставив таким образом некоторую свободу для выражения собственного мнения.

– А потому что это был всего лишь укол стрелки, которую к тому же достали из совершенно новой упаковки. И мне представляется, что столь ничтожная травма не могла причинить серьезный вред даже ребенку, не то что взрослому. Как говорил ранее мистер Пэриш, мистер Уочмен боялся вида собственной крови, и я наблюдала именно испуг и не более того. А вот потом ему стало плохо по-настоящему.