Энн Перри - Смерть внезапна и страшна

Эстер заставила себя улыбнуться, хотя и понимала, что этот жест ей не удался – она просто обнажила зубы, – и попыталась сделать ей комплимент:

– Сэр Герберт, должно быть, относился к тебе с глубоким уважением…

В глазах Доры зажглась гордость.

– Ага, это так. Я никогда не предам его.

Эстер поглядела на нее. В глазах этой женщины была не только гордость, в них горел идеализм – преданность и пламенное уважение. Они преобразили грубые черты ее лица, лишив их обычного уродства и озарив некоей собственной красотой.

– Он должен знать, как ты уважаешь его, – выдохнула Лэттерли.

Ее охватил целый поток эмоций. Она выплакала столько слез над умирающими женщинами, у которых не оставалось сил, чтобы одолеть болезнь и потерю крови, поскольку тела их были истощены бесконечными беременностями! Девушка видела в их глазах безнадежность, усталость и страх за детей, которых они не могли воспитать. А еще она видела крошечных заморенных существ, исторгнутых из тощего материнского чрева уже больными…

В пятне света на лестнице Дора Парсонс молчаливо выжидала.

Но Эстер не могла забыть и Пруденс Бэрримор, ее отвагу и желание исцелять, ее жгучую жизненную силу.

– Ты права, – проговорила она, нарушив молчание. – Некоторые женщины нуждаются в более серьезной помощи, чем допускает закон. И нам следует восхищаться мужчиной, который помогает им, рискуя своей честью и свободой.

Дора расслабилась, и в ее позе теперь читалось облегчение. Она медленно улыбнулась.

Ее собеседница стиснула кулаки под складками юбки:

– Если бы он оперировал только бедных, а не богатых женщин, забывших про добродетель и страшащихся лишь позора, связанного с рождением незаконного ребенка…

Глаза Парсонс стали похожими на черные дыры.

Эстер вновь ощутила укол страха: неужели она зашла слишком далеко?

– Он не делал энтого… – медленно проговорила Дора. – Он помогал бедным, больным женщинам – тем, кто не мог терпеть…

– Он делал это для богатых дам, – серьезно и очень тихо, чуть ли не шепотом проговорила мисс Лэттерли, вцепившись в поручни, – и брал за это кучу денег. – Она не знала, было это правдой или нет, но зато хорошо знала Пруденс. Та не выдала бы хирурга, если б все было так, как утверждала эта великанша. – И сэр Герберт убил ее…

– Он не делал энтого, – ответила Парсонс жалобным тоном, и лицо ее дрогнуло, как у ребенка. – Он же не брал никаких денег! – однако сомнение в ней явно уже было посеяно.

– Нет, брал, – возразила Эстер. – Иначе почему Пруденс угрожала ему?

– Врешь ты, – огрызнулась Дора с полной убежденностью. – Я тоже ее знала. Она никогда не тащила его жениться, глупости все это… Его она не любила! У нее вообще не было времени для мужиков. Она хотела стать доктором, Господь упокой ее душу! А не могла – как всякая баба, какой бы умной она ни была. И если бы ты знала об энтом, то никогда бы не сказала подобной глупости!

– Я не спорю, она и не собиралась идти за него, – согласилась Лэттерли. – Она просто хотела, чтобы он помог ей поступить на медицинский факультет.

Жуткое понимание медленно наполнило глаза ее собеседницы. Свет и прикосновение красоты покинули его, и на нем появилось мучительное разочарование, сменившееся ненавистью – жгучей, непреклонной, разрушительной…

– Он попользовался мною! – Теперь она все поняла.

Эстер кивнула.

– Как и Пруденс, – добавила она. – Ею он тоже воспользовался.

Дора нахмурилась.

– И ты говоришь, шо он уйдет оттуда как ни в чем не бывало? – низким голосом проскрежетала она.

– Похоже на то… пока.

– Ежели это случится, я убью его своими руками!

Заглянув в глаза Доре Парсонс, Эстер поверила ей. Удар, нанесенный этой женщине, не допускал прощения. Погиб ее идеал, единственная ценность, что придавала ее жизни достоинство и веру. Стэнхоуп насмеялся над лучшим в ней… над этой уродливой и простой женщиной, грубой и нелюбимой. Само ее существование оправдывало только одно дело, а теперь исчезло и оно. Лишить Дору ее иллюзий значило совершить грех, ничуть не меньший, чем убийство.

– Ты можешь сделать кое-что получше, – произнесла Лэттерли и, не думая, прикоснулась ладонью к огромной руке медсестры. С трепетом осознав силу ее могучих мышц, она проглотила свой страх. – Ты можешь добиться, чтобы его повесили! – проговорила девушка. – Это куда более роскошная месть – и к тому же он будет знать, что это ты была причиной его гибели. Если ты просто убьешь его, он станет мучеником. Все решат, что он невиновен, а преступница – ты. И тебя могут повесить! А если сделаешь, как я говорю, ты будешь героиней, а он погибнет!

– Как же так? – простодушно посмотрела на нее мисс Парсонс.

– Расскажи мне все, что ты знаешь.

– Они не поверят мне! Что я против него?! – Ярость снова исказила ее лицо. – Вот размечталась! Не, мой путь надежнее. Он вернее. А твой – нет!

– Не обязательно, – настаивала Эстер. – Ты должна знать кое-что важное!

– Чево я могу знать? Они не поверят мне. Я ж никто. – В последних словах Доры слышалась великая горечь, словно бы вся пропасть никчемности поглотила ее и весь свет, какой был в ее жизни, теперь угасал где-то вдалеке.

– А как насчет пациенток? – в отчаянии спросила мисс Лэттерли. – Как они узнавали, к кому можно обратиться? Подобные вещи людям так просто не рассказывают!

– Конечно, нет! Только я тоже их к нему не водила.

– А ты уверена? Подумай! Быть может, ты видела что-нибудь или слышала… Как долго он занимался подобными делами?

– Да многие ж годы! С тех пор как сделал эту штуку Росс-Гилберт. Она была первой. – На лице рослой сестры зажегся внезапный резкий интерес, и она, казалось, не заметила, как ее собеседница затаила дыхание. – Вот была смехота! Месяце, наверное, на пятом – поперек себя шире! Только шо из Индии приплыла, вот почему так далеко зашло. – Дора хохотнула баском, и ее лицо исказилось в пренебрежении. – Он же у нее был черномазый, маленький гад! Я сама видела: все как у настоящего младенца – ручки, ножки и все такое… – Слезы вдруг прихлынули к ее глазам, и лицо медички смягчилось от скорбного воспоминания. – Меня аж чуть не стошнило, как увидела, что происходит. Но он черный был, говорю тебе, черный! Нечего удивляться, шо она его не захотела! Муж выставил бы ее из дома… Да весь Лондон вопил бы в негодовании, а дома, за закрытыми дверями, все потешались бы до упаду!

Эстер удивленно захлопала глазами. Ей было жаль бесполезной жизни ребенка, нежеланной и пресеченной еще до начала.

Без всяких объяснений она понимала, что презрение Доры относилось не к тому, что ребенок был черным, а к тому, что Береника отделалась от него по этой причине. Этой сестре было жаль, что от человеческого существа на пороге жизни можно отделаться так легко. Только гневом она могла отгородиться от ужаса и жалости. Ведь у нее самой не было детей и, наверное, никогда не будет. Сколько любви мог бы принести этот ребенок матери – и вот он выброшен куском мяса, гнилой опухолью в груды мусора! На несколько мгновений медсестры разделили свое негодование столь же полно, как если бы их жизненные пути тесно переплетались.