Филлис Джеймс - Маяк

Дэлглиш понял, что Милли — совершенно адекватный свидетель, из тех, кто обладает почти фотографической памятью. Он сказал:

— «Но было то в другой стране, и дева та мертва давно».

— Ага, правильно. Вот удивительно, как вы это знаете. Странно, правда? Я думала, он сам это сочинил.

— Нет. Милли, человек, который это сочинил, умер более четырехсот лет назад.

Милли помолчала. Нахмурив брови, она размышляла над странностью случившегося. Дэлглиш мягко напомнил:

— А потом?

— А я спросила, откуда он знает, что она умерла? А он говорит, если бы она не умерла, она бы ему не снилась. Он сказал — живые никогда к нему во сие не приходят, только мертвые. Я спросила, как ее звали, а он сказал, что не помнит, а может, она ему вообще не говорила. И он сказал, имя не имеет значения. Он звал ее Донна, только это было из книжки.

— А после этого — что?

— Ну, мы стали разговаривать. Больше про меня — как случилось, что я на остров попала. У него тетрадка была, и иногда, когда я какие-то вещи говорила, он в нее писал что-то. — Милли сердито посмотрела на миссис Бербридж. — Да я одежки к тому времени уже надела.

Миссис Бербридж, по-видимому, очень хотелось выразить сожаление, что Милли вообще их снимала, но она удержалась.

А Милли и продолжала:

— Ну, потом мы оба встали, и я пошла обратно в дом. Но он сказал, может, мы сможем еще встретиться и поговорить? И мы встречались. Он обычно звонил мне рано утром и говорил, где мы встретимся. Он мне нравился. Он иногда рассказывал мне про то, что он делал, когда путешествовал. Он ведь весь мир объехал. Говорил, он встречал разных людей и учился у них, как писателем быть. А иногда он больше молчал, так что мы просто гуляли.

— А когда ты виделась с ним в последний раз? — спросил Дэлглиш.

— В четверг. В четверг днем.

— И каким он тебе тогда показался?

— Каким всегда.

— О чем он говорил?

— Он меня спросил, счастлива я или нет? А я сказала, со мной все в порядке, не в порядке только, когда я несчастная бываю. Например, когда бабулю в приют забрали или когда моя кошка умерла, Тапка, — у нее лапки белые были. Или когда Джаго меня на катере в море не берет, или миссис Бербридж меня за белье ругает. Из-за всяких таких вещей. А он сказал, с ним все совсем наоборот. Он почти всегда несчастный бывает. Он про бабулю спросил и когда у нее Альцгеймер начался, так что я ему рассказала. А он сказал, что старые люди, все и каждый, боятся Альцгеймера. Потому что он отбирает самую великую власть, которая есть у человека. Он сказал, эта власть так же велика, как у какого-нибудь тирана или даже Бога. И что мы сами можем быть собственным палачом.

Наступившее молчание было абсолютным. Дэлглиш нарушил его, сказав:

— Ты нам очень помогла, Милли. Есть у тебя еще что-нибудь, что ты могла бы рассказать нам про мистера Оливера?

— Нет, нету. — В голосе Милли вдруг зазвучали агрессивные нотки. — Я бы вам и этого не рассказала, если б вы меня не заставили. Он мне нравился. Он был мне друг. И я тут единственная, кому жалко, что он умер. И я больше не хочу здесь оставаться.

Ее глаза наполнились слезами. Она встала, и миссис Бербридж тоже поднялась с места и заботливо, медленными шажками повела Милли прочь из кабинета, бросив на Дэлглиша осуждающий взгляд.

Тут впервые заговорил Мэйкрофт. Он сказал:

— Это, несомненно, все меняет. Это наверняка самоубийство. Надо каким-то способом выяснить, как появились следы на шее. Либо он сам нанес себе эти кровоподтеки, либо кто-то еще сделал это уже после его смерти — кто-то, желавший, чтобы это выглядело как убийство.

Дэлглиш ничего не ответил.

— Но он чувствовал себя несчастным, он сжег гранки…

— Я получу подтверждение завтра, — сказал Дэлглиш. — Но я думаю, что вам не следует испытывать облегчение от показаний Милли.

Мэйкрофт принялся расставлять по местам стулья.

— Оливер, разумеется, как-то использовал Милли, — сказал он. — Он не стал бы тратить столько времени ради удовольствия с ней беседовать.

«Но ему именно это и было нужно — ее беседа, — подумал Дэлглиш. — Если он задумал создать литературную Милли — персонаж своего нового романа, он уже знал ее характер лучше, чем свой собственный. Он уже знал, что она чувствует, что она думает. Но ему нужно было узнать, какими словами она это выражает».

Кейт заговорила, только когда они оказались в кабине лифта.

— Так, значит, с того времени, как Милли вернулась к себе в комнату, и до того, как она опустила записку в почтовый ящик Перегрин-коттеджа, любой желающий мог получить к ней доступ.

— Но, мадам, — сказал Бентон, — как такой желающий мог знать, что в почтовом мешке — записка? Разве кто-нибудь полез бы в этот мешок просто из любопытства? Никто не мог рассчитывать отыскать там хоть что-то ценное.

— Такую возможность следует учитывать, — заметил Дэлглиш. — Нам теперь известно, что Джаго совершенно точно знал о встрече, назначенной на восемь часов, и что Миранда и Тремлетт вполне могли знать о ней тоже, как и любой, кто видел, что в автотележке никого нет. Я могу понять, почему Джаго ничего не сказал, — он прикрывал Милли. Но если другие двое нашли и прочитали записку, почему они ничего не сказали? Конечно, возможно, что Оливер заглянул в почтовый ящик только утром, когда уходил из дома. Он мог выйти на раннюю прогулку, чтобы избежать встречи с дочерью. Прочитав записку Шпайделя, он обрел предлог, чтобы изменить свой план, и решил пойти к маяку пораньше.

Они пришли к Дэлглишу, в коттедж «Тюлень», и уже оттуда позвонили в Перегрин-коттедж. Трубку взяла Миранда Оливер. Она сказала, что вчера не слышала, как подъехала автотележка, но что тележка вообще никогда не подъезжала к крыльцу — дорожка слишком узкая, так что она и не могла бы ее услышать. Ни она, ни мистер Тремлетт не заглядывали в ящик для писем, и никто из них никогда не стал бы читать письма, адресованные ее отцу.

Кейт с Бентоном отправились вниз, в гавань, к коттеджу «У пристани». Они застали Джаго, когда он ощипывал сухие листья с гераней, росших в шести керамических горшках перед его домом. Герани выросли высокие, лохматые, с деревянистыми стеблями, но большая часть листвы была еще зеленой и сочной, а на тонких веточках еще виднелись некрупные цветы, создавая иллюзию лета. Выслушав пересказ признания Милли, Джаго сказал:

— Да, она рассказала мне про записку, и я посоветовал ей сразу же отвезти ее в Перегрин-коттедж. Я эту записку в глаза не видел и не читал. Не так уж это меня интересовало. — По его тону можно было предположить, что и сейчас это его не так уж интересует.

— Может в тот момент и не интересовало, — возразила Кейт, — но после смерти мистера Оливера вы наверняка поняли, что это жизненно важная информация. Не сообщить такую информацию — значит совершить нарушение закона, все равно что препятствовать полиции в проведении расследования. Вы же умный человек. Вы должны бы знать, как это выглядит.