Гарольд Шехтер - Nevermore

— Ох, Матушка! — воскликнул я. — Неужели вы никогда не поймете? Подлинный художник стремится придать форму зыбким фантасмагориям нашей души, окутанным тайной формам и изменчивым обликам, которые, словно кошмарная чреда подземных бесов, исходят из глубочайших недр его истерзанного мозга и стесненного сердца!

Матушка поморгала, безответно взирая на меня.

— Выпей-ка чаю, это поможет, — решила наконец она.

Я присел к столу и сделал первый глоток благоуханного напитка, налитого заботливыми Матушкиными руками. Живительное тепло согрело мои внутренности, и огонь, пылавший в чреве печи, разлился теперь в моих собственных органах.

Осушив чашку, я вскочил и прижал Матушку к груди.

— Я должен спешить по делу неотложной важности! — воскликнул я. — Ваше зелье все во мне воспламенило!

— Неужто? — сказала она, в задумчивости касаясь пальцами губ. — Надо было подождать, пока немного остынет.

Ее милое простодушие вновь исторгло смех из моей груди. Пройдя через кухню, я приостановился в дверях и обернулся к ней.

— Не могу с достоподлинностью предсказать, в котором часу возвращусь, — вскричал я. — Но будьте уверены, к тому моменту, когда вы вновь со мной встретитесь, я сумею отстоять честь имени По, кое я с гордостью ношу!

— Не забудь шляпу, милый, — предупредила меня заботливая женщина. — Глядишь, снова непогода разгуляется.

В самом деле, хотя дождь приутих, небо все еще было окутано серой дымкой. Угрюмые свинцовые тучи, казалось, опустились на самые крыши города. Но, в противоположность вечернему настроению, нерассеявшийся мрак природы не находил теперь отклика в строе моей души. То ли это произошло благодаря живительному эффекту горячего питья, поднесенного мне Матушкой, то ли сама ее любовь согрела меня.

Не скажу наверное. Во всяком случае я проникся свирепой решимостью и готовностью преподать самонадеянному Крокетту урок этикета, который не скоро изгладится из его памяти.

Увы, этому бодрому настрою не суждено было продлиться. Когда я пробирался по улице среди луж, истошный, неземной вопль дрожью ужаса поразил все фибры моего существа.

Я замер, не успев сделать шаг, парализованный страхом. И в это мгновение представитель мужского пола кошачьих выскочил справа от меня из проулка между двумя домами. Шкура его чернела полуночной тьмой, и когда он призраком метнулся поперек моего пути, сердце мое дрогнуло, оцепенело, упало во мне, сжатое внезапным и сильным спазмом суеверного предчувствия!

Заведение, в котором проживал Крокетт, содержала миссис Эльмира Макриди, пожилая вдова, знакомая мне только по имени, хотя ее покойный супруг пользовался в нашем городе столь громкой репутацией, что, никогда не встречавшись с ним лично, я также имел представление о его замечательной судьбе. Джуниус Макриди, один из наиболее успешных предпринимателей Балтимора, славился не только размерами своего состояния, но и тем, что использовал это богатство на нужды просвещения. Будучи совершенно свободен от филистерства, печально характерного для его сословия, он всю жизнь был предан искусствам, и его искренняя приверженность высокой задаче облагораживания общественных вкусов неоднократно проявилась в форме щедрого, однако ненавязчивого покровительства.

Но в последние годы жизни этот достойный джентльмен сделался жертвой столь прискорбного упадка в делах, что лишился почти всего своего состояния. Удар оказался не менее катастрофическим и для его здоровья, так что через несколько месяцев после своего финансового краха мистер Макриди скончался, оставив престарелую вдову в до крайности стесненных обстоятельствах. Она лишилась всего мирского богатства, не исключая роскошный особняк, в котором они с супругом прожили долгие счастливые годы брака, и переехала в скромное жилище на Говард-стрит, которое одно лишь уцелело из ее наследства, и нашла источник существования, сдавая комнаты постояльцам.

К числу культурных учреждений, которые опекал в расцвете своего благополучия мистер Макриди, принадлежал и пришедший ныне в упадок театр «Маджестик» на Албермарл-стрит. Это великолепное здание, превращенное в табачный склад, все еще высится священным храмом в тайниках моего сердца, ибо здесь состоялось триумфальное выступление той очаровательной и злополучной женщины, чьему существованию обязан я собственной жизнью. Я подразумеваю, естественно, свою дивную, давно покинувшую мир мать, актрису Элизу По, [15] Элизабет По (урожденная Арнолд) умерла в 1811 г. увы, развязавшую узы земного существования в нежном возрасте двадцати четырех лет, менее чем через три года от моего рождения. Вплоть до сегодня к числу самых драгоценных моих реликвий принадлежит пожелтевшая вырезка из «Ежедневной газеты Балтимора», восхваляющая блестящее исполнение ею роли Лидии Лэнгуиш в «Соперниках» Шеридана. [16] Ричард Шеридан (1751–1816) — английский драматург. Пьеса «Соперники» впервые поставлена в 1775 г.

Поскольку я, бродя без цели по городу, неоднократно проходил мимо пансиона миссис Макриди, мне было известно, что расположен он в тихом квартале, вдалеке от шумного делового центра. На этом основании я полагал, учитывая ранний час своего прихода — не было еще и восьми утра, — что Говард-стрит будет почти, если не вовсе, безлюдной. К величайшему своему удивлению, завернув за угол, я столкнулся с немалой толпой, собравшейся непосредственно перед входом в пансион. Можно было подумать, будто публику известили о предстоящей схватке между мной и Крокеттом и она собралась поглазеть на такое зрелище!

Вполне в духе Крокетта, подумал я, превратить наше частное дело в вульгарный спектакль, подобно тому, как он сам из безвестного провинциала сделался самозваным «Королем Дикого Запада». Ибо гений Крокетта (если уместно применить возвышенный термин в подобном случае) заключался не столько в его способностях государственного мужа (к этой роли он обнаруживал весьма заурядную склонность), а в природном даре устраивать аттракцион. Его жажда славы, не говоря уж о стремлении угождать грубым потребностям народных масс, казалось, не имела пределов.

Едва ли нужно уточнять, что вопреки его притязаниям на звание писателя подобные склонности идут вразрез с подлинным достоинством литератора, чья слава в значительной степени основывается на решимости вершить свое призвание наедине с собой и терпеть — порой на протяжении многих лет — полное безразличие, а то и откровенное презрение тупой и несмыслящей публики.

При виде толпы, собравшейся перед пансионом, мои понятия о приличиях были настолько задеты, что я чуть было не отказался от всего предприятия и не возвратился к себе домой, оставив в пренебрежении наглый вызов Крокетта. Но я успел уже настолько приблизиться к конечной цели своего пути, что различал необычное выражение на лицах собравшихся — ничего общего с возбуждением, какое можно было бы ожидать при данных обстоятельствах, а явное замешательство и даже испуг. Подойдя вплотную, я расслышал встревоженное бормотание и разобрал отдельные слова: «Убийство… резня… несчастная старуха!»