Гарольд Шехтер - Nevermore

И с этими словами он повел меня прочь от безжизненного тела к мерцающим углям еще не погасшего костерка. Там я лежал без сна бок о бок с полковником, перебирая странные и чудовищные события, произошедшие за время его отлучки.

При первых лучах рассвета мы собрались нести хладный труп моей безумной, преступной сестры в полицию. В ясном свете зарождавшегося дня, когда мы устраивали тело в седле одолженного Крокеттом коня, я постиг, что полковник был и прав и не прав. Не Ленор страшился я, ибо она и впрямь была окончательно и безвозвратно мертва, — но воспоминание о ее кратком, страдальческом, жестоко деструктивном бытии не могло умереть. Уже тогда я понимал, что оно пребудет со мной навеки: печальная и угрюмая тень не перестанет преследовать меня — NEVERMORE!

Как я уже говорил, смерть моей сводной сестры, этой безумицы, скорбной тенью накрыла мою душу, но для жителей Балтимора, чей привычный покой был сотрясен серией кровавых убийств, завершение дела означало конец печали и тревоги.

Мой бесценный вклад в раскрытие дело, разумеется, произвел неизгладимое впечатление на представителей власти. В особенности капитан Расселл обрушил на меня и хвалу, и просьбу извинить его за то, что он — пусть недолго — подозревал во мне виновника этих преступлений. Аналитический метод, с помощью которого я распутал эту загадку, показался ему почти чудом, и среди служителей закона мои индуктивные способности быстро возвысились до легенды.

Но народная молва превозносила не столько меня, сколько полковника Крокетта, чья героическая фигура высилась в эпицентре этой драмы, — и надо признать, неисправимо тщеславный первопроходец отнюдь не старался как-то умерить эти восторги. В заявлении для прессы, которое он сделал, когда вернулся в город, полковник без капли смущения приписал успешное разрешение этого дела своим бесстрашным подвигам, хотя и не упустил отметить «великознательную» помощь своего «юного дружка Эдди По».

В данных обстоятельствах я не мог сердиться на полковника за преувеличенное раздувание собственной роли. Как бы то ни было, он несколько раз спасал мне жизнь, а после того, как Ганс Нойендорф с подручными похитили меня, избавил меня от участи ужаснее всяких слов. Более того, грубые восторги толпы, которых так явно добивался Крокетт, весили в моих глазах неизмеримо меньше, чем глубокое уважение, я бы даже сказал — смиренное почтение, которое я стяжал у знатоков юриспруденции.

Триумфальное разрешение дела не принесло, однако, полковнику тех политических выгод, на которые он рассчитывал.

К величайшему моему сожалению и удивлению, несмотря на широко распространившуюся в народе славу, в 1835 году Крокетт проиграл повторные выборы в Конгресс и был отстранен от политической жизни.

К тому времени и в моем положении произошла радикальная перемена. В августе 1835 года, через год с небольшим после экстраординарных событий, описанных на предыдущих страницах, я возвратился в Ричмонд, город моей юности, где мне предложили хорошо вознаграждаемую должность помощника редактора в журнале мистера Томаса Уайта «Южный литературный вестник». Месяц спустя сбылись самые пылкие мои молитвы, и брачные узы соединили нас с сестрицей. К середине октября мы оба и наша дражайшая, преданная Матушка поселились в красивом кирпичном здании пансиона, который добрая вдова по имени миссис Яррингтон держала на юго-восточном углу Бэнк-стрит и 11 — й улицы.

К столь существенным улучшениям моих финансов и домашнего устройства присоединился период редчайшего творческого вдохновения. Одно высказывание Крокетта о литературе показалось мне сверх ожидания ценным — я имею в виду его совет достигать коммерческого успеха, повествуя о собственном уникальном опыте, — и я написал ряд рассказов, основанных на тех событиях и ситуациях, которые мне только что довелось пережить: о жестоком убийстве хозяйки пансиона — о маскараде, на который является страшная маска Смерти, — о пыточной камере с бездонным колодцем — об изувеченном трупе, скрытом под половицами, и так далее.

Изменив некоторые детали подлинных эпизодов, дабы вместить их в строгие рамки жанра короткого рассказа, я произ вел на свет с полдюжины повестей, которые, по моему глубочайшему убеждению, составляли вершину моего писательского ремесла на тот момент.

В знак признания помощи, оказанной мне полковником, я отослал ему рукописную копию одного из рассказов вместе с письмом, извещавшим о моем недавнем бракосочетании. Ответ задержался, и я предполагал, что полковник либо не получил моего послания, либо, приведенный в отчаяние своим поражением на политическом поприще, счел за благо вовсе не отвечать.

Стоял прекрасный солнечный день — один из последних октябрьских деньков. Прошло уже более года с тех пор, как я в последний раз видел полковника. Сидя за письменным столом перед высоким окном второго этажа, откуда открывался вид на Капитолийскую площадь, я настолько углубился в очередной свой труд — сочинение о человеке, преследуемом таинственным двойником, — что далеко не сразу обратил внимание на необычное оживление у дверей пансиона.

Выглянув из окна, я даже вздрогнул от изумления. Там, на красивом вороном коне, высилась необычайно внушительная фигура в красочных одеяниях лесного охотника, сшитых из оленьей кожи. Я с первого взгляда признал своего былого товарища, Дэвида Крокетта, вокруг которого уже собралась огромная возбужденная толпа соседских ребятишек.

Я вскочил с места, сбежал вниз по ступенькам в гостиную, где Матушка, пристроившись на стуле возле окна, занималась шитьем и была полностью поглощена своей работой.

А на полу растянулась моя милая крошка-жена: уткнувшись носиком в лист бумаги и сжимая в руках карандаш, она рисовала очаровательное изображение играющего щенка, тихонько мурлыча песенку.

— Матушка! Сестрица! — вскричал я. — Идите скорее сюда! К нам пожаловал неожиданный — но всегда желанный — гость!

С восклицаниями удивления и любопытства мои дорогие немедленно оставили свои занятия, поднялись на ноги и вышли вслед за мной на крыльцо. С их уст посыпались радостные возгласы, едва они увидели первопроходца. Проложив себе путь сквозь болтливую стайку ребятишек, мы поспешно приблизились к нашему гостю. Я шел впереди, Матушка и сестрица следовали за мной по пятам.

— Как дела, напарник? — закричал Крокетт и улыбнулся во весь рот, завидев меня. — Ну и рад же я повидать вас снова! — Он проворно спешился и энергично потряс мне руку, а затем сосредоточился на моих спутницах.

— Чтоб меня повесили, если вы, дамы, не сделались еще симпомпоннее с тех пор, как мы распрощались! — Обхватив Матушку обеими руками, он горячо обнял ее, а потом обернулся к сестрице, сжал руками ее гибкую талию, высоко поднял Виргинию в воздух и бережно опустил на землю.