Найо Марш - Смерть в театре «Дельфин»

— Не пригласили? Как и меня?

— Вот именно, — беззаботно признался Перигрин, всей душой желая, чтобы Герти перестала смотреть на него таким взглядом.

— Хотите знать, какого я мнения о мистере Хартли Граве? — тихо спросила она, приблизившись к Перигрину. Работая в театре, мистер Джей наслушался всякого, но эти восемь слов заставили его заморгать.

— Герти, дорогая!..

— Да, да. Герти. Дорогая. И дорогая Герти знает, что говорит, не беспокойтесь.

Она отвернулась от Перигрина и пошла прочь.

— Эмилия, — начал Перигрин, когда они медленно поднимались по Причальной набережной, — надеюсь, вы не думаете, что тут все подстроено заранее… Что я специально избавился от Джера, чтобы было поудобнее ухаживать за вами. Нет, не подумайте, что я… то есть, что я отказываюсь… Но у меня просто духу не хватило бы устроить столь очевидный трюк.

— Полагаю, что так, — спокойно ответила Эмилия.

— Правда, не хватило бы. Вы, наверное, заметили, что творится с Джереми?

— Трудно не заметить.

И тут они оба, неизвестно по какой причине, вдруг весело рассмеялись. Мистер Джей взял Эмилию под руку.

— Подумать только! Отсюда рукой подать до «Лебедя», «Розы» и «Глобуса». Шекспир тысячи раз должен был проходить этой дорогой после окончания репетиций — точь-в-точь как идём сейчас мы. И знаете, Эмили, мне бы ужасно хотелось прокатиться по реке до Блэкфрира.

— Приятно находиться в обществе, где о Шекспире говорят без смущения и идолопоклонства.

— Но ведь он действительно уникален, так почему бы ему и не поклоняться? Вам не кажется, Эмили, что талант вечно в плену у своего среднего уровня, тогда как гений постоянно — или почти постоянно — совершает сокрушительные промахи?

— Типа указующей вперёд Агнес и фрагментов «Цимбелина»?

— Да. По-моему, гениям почти всегда немного недостаёт вкуса.

— Во всяком случае, они обходятся без интеллектуального снобизма.

— Безусловно!

— Вы довольны тем, как идут репетиции?

— В общем и целом.

— Мне всегда казалось, что, должно быть, ужасно приносить написанную тобой вещь в театральный котёл. Особенно если вы и повар при этом котле.

— Да. Приходится наблюдать, как твоё детище профильтровывается сквозь личности актёров и превращается в нечто совершенно иное. И с этим приходится соглашаться, потому что большинство перемен — к лучшему. Иногда мне кажется, что я раздваиваюсь, что как режиссёр отделяюсь от автора и при этом перестаю понимать, о чем, собственно, пьеса.

— Я могу себе это представить.

Они шли рука об руку, два муравья среди спешащих из города толп. Блэкфрир уже опустел, улочка, на которой жили Джереми и Перигрин, была безлюдной. Они поднялись на верхний этаж и сели у окна. Потягивая сухое мартини, они пытались разглядеть на противоположном берегу реки «Дельфин».

— Почему мы не говорим о перчатке и записке? Ведь это потрясающе! — проронила Эмилия. — Вы, наверное, чувствуете себя, как паровой котёл, внутри которого все кипит.

— Взрываться — хобби Джереми. А вообще это дело специалистов-экспертов.

— Как странно, — сказала Эмилия. Она сидела на диване, подобрав под себя ноги и упираясь подбородком в скрещённые на валике руки. Её открытое лицо казалось очень юным. Перигрин понимал, что сейчас самое время постараться выяснить, о чем она думает, что ей нравится, а что — нет, любила ли она или любит, и если да, то кого.

— Как странно, — повторила Эмилия. — Подумать только, Джон Шекспир сделал их для своего внука на Хенли-стрит. Интересно, он делал их сам или с помощью подмастерья?

— Сам. В записке сказано: «сделаны моим отцом».

— А почерк? Такой же неразборчивый, как и подпись?

— Да, но не совсем. Люди пишут не так, как подписываются. Графологи сошлись на «определённых признаках».

— Но что с этими реликвиями будет дальше? Их продадут тому, кто больше заплатит? А он не думает оставить их здесь? О, как это было бы хорошо, как справедливо!

— Я пытался сказать ему об этом, но он оборвал меня, как будто захлопнул капкан.

— Джереми, наверное, просто взвоет, если они будут проданы за пределы страны.

— Джереми?

— Да. Он ведь просто помешан на идее сохранения национального достояния. Ничуть не удивлюсь, если окажется, что именно Джереми украл «Веллингтона» Гойи, чтобы не дать увезти его из Англии.

Перигрину показалось, что здесь пахнет романом, и он сразу увял. Эмилия же продолжала говорить о Джереми Джонсе, его магазине, собранных там сокровищах и о том, насколько его взволновал новый оборот событий.

— Вам не кажется, что он способен пробраться в логово мистера Кондукиса и заявить, что перчатка со всем прочим должна остаться в стране?

— Надеюсь, вы преувеличиваете.

— Не думаю. Он — фанатик.

— Вы хорошо его знаете, не так ли?

— Да. Я иногда помогаю в магазине. Конечно, Джереми в основном полагается на своего партнёра, потому что занят в театре, но в промежутках между контрактами делает очень много. Он меня обучил почти всему: как восстанавливать ткани, чистить потускневшее золотое шитьё… Недавно он приобрёл несколько чудесных гравюр и книг.

— Знаю, — бросил Перигрин. — Я был там.

Эмилия медленно повернула голову и задумчиво посмотрела на него.

— Он просто загорелся идеей скопировать перчатки для спектакля. У него есть пара маленьких перчаток периода Иакова. Он собирается снять с них бисер и сделать такую же вышивку, как на перчатке Гамнета.

— Знаю. Джер говорил.

— Он разрешил мне помочь ему.

— Вам повезло.

— Да. Он мне очень нравится. Надеюсь, его безумное увлечение Дестини постепенно выгорит, хотя… сомнительно.

— Почему?

— Он милый, но до сих пор не переживал ничего подобного. По крайней мере, мне так кажется.

Перигрин с облегчением перевёл дух и затараторил о перчатке, пьесе и о том, что у них на ужин. Касательно последнего он повёл себя несколько экстравагантно, заказав все, что считал наилучшим: копчёную сёмгу, фаршированную икрой, холодных куропаток и два сорта салатов. По счастью, их вкусы совпали. К копчёной сёмге был подан «Бенкастлерский доктор». Вино оказалось таким хорошим, что его решили оставить и к куропаткам. Из-за дезертирства Джера пришлось поднапрячься, чтобы съесть все.

Затем они вернулись к окну и смотрели, как темнеют воды Темзы и загораются огоньки на другом берегу. Перигрину очень хотелось поухаживать за Эмилией. Он не сводил с неё глаз и постепенно говорил все меньше и меньше. Наконец он решился положить свою руку на её кисть. Эмилия ответила лёгким пожатием и отняла руку со словами:

— Было очень приятно, но мне пора. Очень уж далеко добираться.

— Я отвезу вас. Джереми оставил машину, а наш гараж — сразу за углом.