Рекс Стаут - Тройной риск

– Конечно. Я полагал, что сказал вам об этом. Так или иначе, все пятеро в курсе, где я храню револьвер. Они, кстати, не раз советовали мне избавиться от оружия, и теперь я жалею, что так не поступил. Понимаете, Гудвин, все это недоразумение… Я всего лишь желаю знать, куда подевалась эта чертова штука, кто ее взял, и придумал способ, как все выяснить. Я же объяснил это Вулфу.

– Разумеется. – Я поднялся, обошел стол, встал слева от него и открыл ящик. – Здесь?

– Да.

– В заднем отделении?

– Да.

Я вытащил из кобуры «марли», откинул ствол, извлек из барабана патроны, убрал их в карман своего жилета, положил пушку в ящик, закрыл его и вернулся на место.

– Хорошо, зовите их сюда, – предложил я. – Мы вполне сможем сымпровизировать без репетиции.

Ковен посмотрел на меня. Потом открыл ящик, бросил взгляд на револьвер, не прикасаясь к нему, и снова закрыл. Отодвинул поднос, откинулся в кресле и принялся жевать верхнюю губу неровными желтыми зубами.

– Для этого мне надо набраться храбрости, – произнес он почти умоляющим тоном. – Обычно я полностью прихожу в себя только во второй половине дня.

– Так какого черта вы пригласили меня сюда к двенадцати, а собрание назначили на половину первого?! – возмутился я.

– Знаю-знаю. Вот такой я. – Он снова пожевал губу. – К тому же мне нужно одеться. – Внезапно он протестующе повысил голос: – И не пытайтесь подгонять меня, понятно?

Я был сыт по горло, но потратил на это уже немало времени, да еще и доллар на такси, поэтому взял себя в руки и сказал:

– Ну да, художники темпераментны. Но позвольте объяснить вам ценовую политику мистера Вулфа. Он назначает гонорар в зависимости от работы, но, если она отнимает у меня времени больше, чем ему представляется приемлемым, накидывает еще сотню баксов в час. Вам дорого обойдется держать меня здесь до второй половины дня. Я мог бы уйти и потом вернуться.

Но Ковену это не понравилось, о чем он не преминул заявить, объяснив, что если я останусь у него в доме, то набраться мужества ему будет куда проще и, вполне возможно, на все про все уйдет лишь час или около того. Наконец Ковен встал, прошел к двери, открыл ее, но вдруг развернулся и прогремел:

– Знаете, сколько я зарабатываю в час? Сколько стоит один час моей работы? Больше тысячи долларов. Больше тысячи! Пойду оденусь.

И он вышел, прикрыв за собой дверь.

Мои наручные часы показывали 13:17, и желудок с ними всецело соглашался. Я посидел минут десять, затем подошел к телефону на столе, набрал номер и, услышав ответ Вулфа, излил ему жалобы касательно создавшегося положения. Естественно, он посоветовал мне пойти куда-нибудь поесть, и я ответил, что так и поступлю, но, повесив трубку, снова уселся. Если я уйду, Ковен в мое отсутствие, как пить дать, наберется мужества, а когда я вернусь, вновь его утратит, и все придется начинать заново. Я объяснил ситуацию желудку, тот было запротестовал – в рамках приличия, впрочем, – но все-таки подчинился хозяину. Мои часы показывали 13:42, когда дверь распахнулась и в комнату вошла миссис Ковен.

Я встал, и ее серьезные серые глаза оказались на уровне узла моего галстука. Хозяйка дома поинтересовалась, правильно ли она поняла со слов мужа, что собрание, на которое меня пригласили, начнется приблизительно через час, не раньше. Я кивнул. Тогда, сказала она, мне следует что-нибудь поесть. Я согласился, что мысль неплохая.

– Может, спуститесь и перекусите с нами сэндвичами? – пригласила меня миссис Ковен. – Сами мы не готовим, даже за завтраком посылаем, но сэндвичи у нас имеются.

– Не хочу показаться грубым, – ответил я, – но они у вас, часом, хранятся не в той комнате, где обезьяна?

– Нет, что вы! – Миссис Ковен сохраняла серьезность. – Это было бы ужасно. Можно перекусить внизу, в мастерской. – Она тронула меня за локоть. – Пойдемте.

Я спустился с ней по лестнице.

Четверо остальных подозреваемых сидели вокруг простого деревянного стола в большой комнате в торце первого этажа и поглощали сэндвичи. В помещении царил хаос – рабочие столы под флуоресцентными лампами, открытые полки, набитые бумагами, банками всевозможных размеров и прочими разнообразными предметами, расставленные как попало стулья, а также полки с книгами и папками и столы с грудами бумаг. Беспорядочная на вид, на слух обстановка в мастерской представлялась еще более хаотичной, поскольку там на полную громкость заходились одновременно два радиоприемника.

Мы с Марсель Ковен уселись за обеденный стол, и я тут же воспрянул духом. Он буквально ломился от яств: корзинка с багетами и ржаным хлебом, бумажные тарелки с ломтиками ветчины, копченая индейка, осетрина, разогретая солонина, большой кусок масла, горчица и прочие специи, бутылки с молоком, дымящийся кофейник и полулитровая банка икры. Увидев, как Пит Джордан ложкой накладывает икру на ломоть хлеба, я понял, что он отъедается в преддверии голодной жизни настоящего художника.

– Угощайтесь! – завопила Пэт Лоуэлл мне в ухо.

Одной рукой я потянулся за хлебом, а другой за солониной и прокричал в ответ:

– Может, сделать потише или вообще выключить радио?

Она глотнула кофе из бумажного стаканчика и покачала головой:

– Один приемник Бая Хильдебранда, а другой – Пита Джордана! За работой они слушают разные передачи! Им приходится врубать радио на полную катушку!

Грохот в мастерской стоял невообразимый, но солонина была чудесной, хлеб наверняка из «Рустермана», да и по поводу индейки и осетрины я тоже не мог сказать ничего худого. Поскольку из-за дуэли радиоприемников застольная беседа представлялась невозможной, я от нечего делать принялся смотреть по сторонам, и меня поразил Адриан Гец, которого Ковен называл Малым. Он отламывал ломоть хлеба, клал на него кусок осетрины, сверху наваливал горку икры и все это поглощал. Покончив с подобным сэндвичем, он делал три глотка кофе и начинал по новой. Гец был занят этим, когда появились мы с миссис Ковен, и продолжал в том же духе, когда я уже наелся до отвала и потянулся за очередной салфеткой.

В конце концов насытился и Малый. Он отодвинулся на стуле, встал, дошел до раковины у стены, подержал пальцы под краном и вытер их носовым платком. Вслед за этим он решительно выключил оба приемника, потом вернулся за стол и произнес извиняющимся тоном:

– Это было невежливо, я знаю. – (Возражать ему никто не стал.) – Я всего лишь хотел, – продолжил Гец, – кое-что спросить у мистера Гудвина, прежде чем пойду вздремнуть. – Он устремил взгляд на меня. – Скажите, знали ли вы, когда открывали окно, что внезапные ледяные сквозняки чрезвычайно опасны для тропических обезьян?

Он проговорил это даже не спокойно, а скорее задумчиво. Но что-то в этом типе – что именно, я не знал, да и вникать не особо хотелось, – до крайности меня раздражало.