Найо Марш - Фотофиниш. Свет гаснет

— Благодарю вас. Я хочу сказать очень многое.

Фокс достал блокнот и ручку. Аллейн сказал:

— Прежде чем вы начнете, я должен вас обыскать.

Гастон повернулся и положил руки на стену. На нем был его плащ; по всем карманам были рассованы бумаги и письма. Аллейн передал их все Фоксу, который переписал в блокнот их содержимое, сложил их стопкой и перевязал вместе. Они по большей части касались древнего оружия и клейдеамора в частности.

— Пожалуйста, не потеряйте их, — сказал Гастон. — Это крайне ценные бумаги.

— Они будут в полной безопасности.

— Ваши заверения меня весьма успокаивают, сэр. Где мой клейдеамор?

— Под замком в Скотленд-Ярде.

— Под замком? Под замком? Вы понимаете, что вы говорите? Вы осознаете, что я, знающий о скрытой мощи клейдеамора больше, чем кто-либо из ныне живущих, столь губительным образом ее пробудил, что одна только ее свирепость привела меня к тому, что я совершил? Вы понимаете…

Великолепный голос говорил и говорил. Древние рукописи, руна на рукояти, история кровопролитий, официальные казни, обезглавливание в битве, судьба вора, укравшего меч в шестнадцатом веке (обезглавливание), воздействие меча на тех, кто брал его в руки (безумие).

— Я, в своей гордыне, в своем высокомерии, считал себя исключением. А потом явился дурак Макдугал и его идиотские замечания. Я почувствовал, как меч налился силой в моих руках. А как вы думаете, что вдохновило шутника? Отрубленные головы. Но как вы объясните эти розыгрыши? Вы не можете этого сделать. Я тоже не мог, пока не узнал, что жену Баррабелла лишил головы так называемый Хэмпстедский Головорез. Где бы ни появлялся клейдеамор, он связан с обезглавливанием. А я, его обезумевший посредник, я в своем тщеславии…

И так далее, и так далее. Иногда вполне разумные доводы, иногда высокопарная чушь. Наконец Гастон умолк, вытер лоб, сказал, что ему жарковато и попросил стакан воды, который ему принесла его служанка-китаянка.

— Прежде чем вы продолжите, — сказал Аллейн и заглянул в свои заметки. — Вы только что сказали: «Я, его обезумевший посредник, в своем тщеславии». Что вы собирались сказать дальше?

— Дайте подумать. Я сказал «обезумевший посредник»? «В своем тщеславии»? Но ведь это совершенно ясно. Он ожил в моих руках. Я был тем, кому выпало предназначение.

— Вы хотите сказать, что убили Дугала Макдугала?

— Разумеется. Если держать в руках клейдеамор означает «убить», то я его убил. — Он выпрямился, словно эксцентричный преподаватель, который вот-вот обратится к ученикам. Он взялся за лацканы плаща, вздернул подбородок и возвысил голос, словно декламируя стих.

— Это было после того, как слуга надел фальшивую голову на мой клейдеамор. Он отнес его на предназначенное ему место в углу, оставил там и ушел. Я снял с моей солдатской куртки ремень. Я держал клейдеамор в руках, и он был живым и требовал крови. Я стоял за кулисами. Очень тихо. Я услышал, как он сказал: «Блестящий острый меч мне лишь смешон в руке того, кто женщиной рожден» . Как он пересек сцену. Я поднял меч. Он пришел за кулисы, прикрыв глаза, чтобы привыкнуть к темноте. Он сказал: «Кто здесь»? Я сказал: «Сэр Дугал, у вас на левой ноге развязалась тесемка на гетрах. Вы можете споткнуться», а он сказал: «А, это вы. Спасибо». Он наклонился, меч подпрыгнул в моих руках и обезглавил его. Я надел на него голову и оставил его в углу. С нее упала корона, и я надел ее на себя. Я слушал монолог Макдуфа и его встречи с другими людьми, которых он принимал за Макбета. Я приготовился. Я услышал, как старый Сивард сказал: «Войдемте в замок, сэр». Я опустил забрало, поправил накидку, вышел и сражался как Макбет. Макдуф погнал меня со сцены и побежал дальше, мимо меня. Я снова надел свой тяжелый пояс. Вот как это было. Я был мстителем. Я был горд как Люцифер.

Стоял солнечный воскресный день, и туристические кораблики сновали по Темзе до Тауэра и обратно. Перегрин Джей с женой и Аллейн пили послеобеденный кофе на террасе у дома, а напротив, за рекой, сверкал омытый дождем «Дельфин». Уильяма, чьи воскресные визиты стали привычными, шумно развлекали на втором этаже Робин и Ричард.

— Гастон избавил нас от множества хлопот своим признанием, — сказал Аллейн. — Хотя я не могу придумать подходящего слова для того, в какой манере он это сделал. Он придерживается своей истории, и я никак не могу решить, истинно ли вообще его признание. К счастью, мне и не нужно этого делать. Защита, если он ее допустит, будет просить признать его виновным, но безумным. Его прошлое подтвердит это, хотя он и будет изо всех сил протестовать. Но знаете, он повел себя очень хитро. Он состряпал себе алиби, совершив преступление раньше. Он вовсю беседовал с группой «трупов», когда предположительно должно было совершиться убийство, и говорил, что страдает от астмы, о которой молчит по причинам профессионального характера — таким образом он пытался скрыть тот факт, что он запыхался после поединка. На самом деле он силен как бык и легкие у него крепкие, как кузнечные меха. Невозможно, чтобы это был неотрепетированный порыв. И все же…

— И все же? — сказала Эмили.

— Каким бы ни был приговор, у меня такое чувство, что он не огорчит его так, как огорчил бы любого другого человека. Полагаю, он напишет книгу. И будет наслаждаться судебным процессом.

— А что насчет Баррабелла?

— Отвратительный человечишка, со всеми этими шуточками, манерой общения и анонимными посланиями. Но мы не дадим ему уехать в Россию. Он понадобится нам для дачи показаний. Мне не следует говорить о нем так — видит бог, он пережил настоящий ужас, но это просто нечестно — быть таким хорошим актером и при этом таким негодяем. В каком-то смысле он стал звеном, связавшим все воедино. Он затеял розыгрыши с отрубленными головами и навел Гастона на мысль о преступлении и о клейдеаморе. Честное слово, я бы не удивился, если бы он целенаправленно заронил эту идею в буйное воображение Гастона. Как продвигается ваша пьеса? Вы ведь уже начали репетировать?

— Да. Все хорошо. Пока слишком рано делать предсказания. Юный Уильям — настоящий актер. Мэгги хорошо вживается в роль. А… Боже, я совсем забыл. Я ведь именно поэтому пригласил вас на обед. Погодите минутку.

Перегрин вошел в дом. Сверху донесся дикий вопль, и трое мальчишек скатились вниз по лестнице. Внизу они свалились в кучу-малу, потом встали и понеслись вокруг дома под крик Уильяма «У черта прокоптись! Как молоко, ты бел и стал похож на гуся, плут!» [138] «Макбет», акт V, сцена 3.

— Робин! Могу я вас прервать? — сказал Аллейн.

— Да, сэр? — осторожно ответил Робин.

— Это насчет того, что ты знал, что воин — не Макбет.

— А вы догадались? — оживился Робин.