Морис Леблан - Приключения Арсена Люпена

Ни звука в ответ. Он снова нажал кнопку звонка. Никого.

— Войдем, — шепнул Шолмс.

— Ладно, давайте.

Ни один из них, однако, не сдвинулся с места. Струсив в последний момент, они не осмеливались предпринять решительные действия. Казалось попросту невозможным, чтобы Арсен Люпен находился здесь, за этой тонкой дверью, что не выдержит и удара кулаком. Оба слишком хорошо его знали, этого дьявола во плоти, чтобы предположить, что он так легко даст себя схватить. Нет, нет, тысячу раз нет, его уже там не было. Должно быть, успел сбежать, воспользовавшись потайным ходом в соседний дом, или пройдя по крышам, или еще как-нибудь, но ясно одно — у них в руках в который уж раз останется лишь его тень.

Оба вздрогнули. По ту сторону двери в тишине вдруг чуть слышно что-то зашуршало. И им показалось, да, сомнений быть не могло, он все-таки здесь, за этим тонким листом фанеры, прислушивается, пытается узнать, что они замышляют.

Что делать? Положение было отчаянным. Несмотря на все хладнокровие бывалых полицейских волков, обоих охватило такое волнение, что, казалось, было слышно, как бьются их сердца.

Краем глаза Ганимар вопросительно взглянул на Шолмса и в тот же миг с силой стукнул в дверь кулаком.

Тут же послышались шаги, за дверью теперь уже не скрывались.

Ганимар затряс дверь. Шолмс, выставив плечо, одним мощным броском вышиб створку, и оба кинулись на штурм.

Но внезапно замерли на месте. Из соседней комнаты раздался выстрел. За ним — второй, а потом стук падающего тела.

Войдя, они увидели человека, лежавшего лицом к мраморному камину. Последняя конвульсия — и револьвер выпал из его руки.

Ганимар наклонился и поднял голову умершего. Из двух больших ран на виске и на щеке фонтаном била кровь, заливая лицо.

— Его невозможно узнать, — прошептал он.

— Вот черт! — выругался Шолмс. — Это не он.

— Откуда вы знаете? Ведь вы даже его не осмотрели.

— Вы что, думаете, Арсен Люпен может покончить жизнь самоубийством? — ухмыльнулся англичанин.

— Но ведь на улице мы его узнали…

— Мы решили, что это он, ведь нам так этого хотелось. Этот человек занимает все наши мысли.

— Значит, это кто-то из сообщников.

— Сообщники Арсена Люпена тоже не способны застрелиться.

— Так кто же он?

Они принялись обыскивать труп. В одном из карманов Херлок Шолмс обнаружил пустой кошелек, а в другом Ганимар нашел несколько монет. На белье никаких меток, на одежде тоже.

В чемоданах (большом и двух маленьких) — только личные вещи. На камине — стопка газет. Ганимар развернул их. Во всех говорилось о краже еврейской лампы.

Спустя час Ганимар с Шолмсом вышли на улицу, так ничего и не узнав о загадочном человеке, который из-за их вторжения покончил с собой.

Кто он был такой? Почему решился на самоубийство? Какое отношение имел к похищению еврейской лампы? Кто следил за ним ночью? Множество загадок, одна неразрешимее другой. Опять какие-то тайны…

Херлок Шолмс в тот день лег спать в отвратительном расположении духа. А когда проснулся, ему принесли письмо следующего содержания:

Арсен Люпен имеет честь уведомить Вас о своей трагической кончине в лице господина Брессона и покорно просит принять участие в кортеже, панихиде и похоронах, которые состоятся за государственный счет в четверг 25 июня.

— Видите ли, старина, — говорил Вильсону Шолмс, потрясая пневматичкой Арсена Люпена, — больше всего меня в этом деле раздражает то, что я все время чувствую на себе взгляд этого чертова джентльмена. От него не может укрыться ни одна моя самая сокровенная мысль. И получается, что я — словно актер, чьи действия заранее строго предопределены. Я иду туда-то и говорю то-то лишь потому, что так угодно некой высшей воле. Вы понимаете меня, Вильсон?

Вильсон, конечно же, все бы понял, если бы не спал глубоким сном человека, чья температура держится между сорока и сорока одним. Но слышал он или нет, для Шолмса это не имело ровно никакого значения.

— Нужно призвать на помощь всю мою энергию, мобилизовать все ресурсы, чтобы не впасть в отчаяние. Но, к счастью, для такого человека, как я, все эти удары — не более чем комариные укусы. Они даже меня подстегивают. Как только утихнет боль от укола и затянется рана, нанесенная самолюбию, я говорю себе: «Веселись пока, голубчик. В один прекрасный момент ты сам себя выдашь». Потому что, Вильсон, именно Люпен, не так ли, своей первой телеграммой и тем, что сказала по этому поводу малышка Анриетта, сам выдал мне секрет своей переписки с Алисой Демен! Не забывайте об этом, старина.

Он, громко топая, расхаживал по комнате, рискуя разбудить «старину».

— В конце концов, дела идут не так уж плохо, и если я еще не вижу перед собой ясной дороги, то, во всяком случае, уже начинаю ориентироваться. Прежде всего займусь этим Брессоном. Мы с Ганимаром назначили встречу на берегу Сены, там, где Брессон бросил свой сверток. Скоро роль этого господина совсем прояснится. Останется лишь закончить партию между мной и Алисой Демен. На этот раз противница не особенно сильна, а, Вильсон? Не кажется ли вам, что очень скоро мне станет известна вся фраза из букваря, а заодно и то, что означают буквы «Э» и «К»? Ведь главная загадка — в них.

В это время вошла мадемуазель и, увидев размахивающего руками Шолмса, мягко заметила:

— Господин Шолмс, придется вас побранить, если разбудите больного. Нехорошо с вашей стороны его беспокоить. Доктор предписал полный покой.

Он, не говоря ни слова, пристально глядел на нее, как и в первый день, пораженный ее необъяснимым спокойствием.

— Что это вы так на меня смотрите, господин Шолмс? Ничего? Нет-нет… Ведь вы о чем-то подумали? Скажите о чем, прошу вас.

Спрашивая, она подняла к нему свое светлое лицо. Все в нем ждало ответа. Она подалась вперед, скрестив руки на груди, и выглядела так простодушно, что англичанин даже разозлился. Подойдя к ней поближе, он тихо сказал:

— Брессон вчера покончил жизнь самоубийством.

Она повторила, словно не понимая, о чем идет речь:

— Брессон вчера покончил жизнь самоубийством?

На лице ее не отразилось ничего, ни одной морщины, свидетельствующей о том, что она силится солгать.

— Вы это знали, — зло сказал он, — иначе бы, по крайней мере, вздрогнули. Да, вы сильнее, чем я думал. Однако к чему скрывать?

И, взявшись за букварь, лежавший на соседнем столике, он раскрыл его на изрезанной странице.

— Можете вы мне сказать, в каком порядке надо расположить недостающие здесь буквы, чтобы узнать истинное содержание записки, отправленной вами Брессону за четыре дня до кражи еврейской лампы?