Морис Леблан - Приключения Арсена Люпена

Шолмс поднял голову и, с минуту помедлив, самым естественным образом обернулся и взглянул на мадам д’Имблеваль.

Она была бледна той непривычной белизной, что заливает лицо в самые беспощадные минуты человеческой жизни. Руки, которые она пыталась куда-то спрятать, чуть заметно дрожали.

«Еще мгновение, — подумал Шолмс, — и она себя выдаст».

Тогда он встал между нею и мужем, охваченный желанием отвести страшную опасность, по его вине грозившую этим мужчине и женщине. Но, взглянув на барона, весь содрогнулся. То же внезапное озарение, ослепившее его минуту назад, читалось теперь на лице господина д’Имблеваля. Мозг его работал в том же направлении. Он, в свою очередь, тоже начал понимать! Он все понял…

Алиса Демен в отчаянии попыталась бороться с очевидной истиной:

— Вы правы, месье, я просто забыла… Я входила не здесь… Я прошла через вестибюль, потом по саду и с помощью лестницы…

Величайшая самоотверженность! Но она была уже напрасна. Слова звучали неискренне, голос был нетверд, и взгляд этого милого создания потерял свою ясность и искренность. Сраженная, она опустила глаза.

Настало жуткое молчание. Госпожа д’Имблеваль ждала, мертвенно-бледная, оцепенев от ужаса и тревоги. Барон, казалось, все еще боролся с собой, не решаясь поверить в крушение своего счастья.

Наконец он пробормотал:

— Говори!.. Объяснись…

— Мне нечего сказать тебе, мой бедный друг, — произнесла она очень тихо, с исказившимся от боли лицом.

— Но тогда… мадемуазель…

— Мадемуазель меня спасла… из преданности… любви… Она наговорила на себя…

— Спасла от чего? От кого?

— От этого человека.

— От Брессона?

— Да, это мне он угрожал… Я познакомилась с ним у одной подруги… и была настолько глупа, что доверилась ему… О, ничего такого, чего ты не мог бы простить… но были два письма… ты их увидишь… я выкупила их… ты знаешь как… О, сжалься надо мной… я так страдала!

— Ты! Ты, Сюзанна!

Он поднял сжатые кулаки, словно готовый ударить ее, убить. Но в тот же миг руки его опустились, и он снова прошептал:

— Ты, Сюзанна! Ты!.. Возможно ли это?

Запинаясь, она принялась рассказывать обычную грустную историю, свое приключение, а потом пробуждение от иллюзий, гнусность шантажиста, угрызения совести, безумную тревогу, сказала и о прекрасном поведении Алисы, о том, как девушка, догадавшись о беде хозяйки, вырвала у нее признание, а потом написала Люпену и устроила эту кражу, чтобы спасти ее из когтей Брессона.

— Ты, Сюзанна, ты, — только и мог повторять господин д’Имблеваль, сраженный, согнувшись пополам, будто от удара. — Как ты могла?

Вечером того же дня пароход «Лондон-сити», курсирующий между Кале и Дувром, тихо скользил по неподвижной водной глади. Темная ночь выдалась спокойной. Наверху, над кораблем, в небе угадывались мирно плывущие тучи, а вокруг легкие клубы тумана отделяли его от бесконечного пространства, куда струился бледный свет луны и звезд.

Большинство пассажиров вернулись в каюты и салоны. Только некоторые, самые стойкие, все еще прогуливались по палубе или дремали в глубоких шезлонгах, накрывшись толстыми одеялами. То тут, то там время от времени мелькал огонек сигары, а тихое дуновение ветерка доносило шепот голосов, не решавшихся в торжественной тишине заговорить громко.

Один из пассажиров, прохаживавшийся широкими шагами вдоль бортовых сеток, остановился возле дамы, лежавшей в шезлонге, вгляделся и, заметив, что она шевелится, тихо сказал:

— Я думал, вы спите, мадемуазель Алиса.

— Нет, нет, господин Шолмс, совсем не хочется спать. Я все думаю.

— О чем? Не будет ли нескромным задать вам такой вопрос?

— Я думала о госпоже д’Имблеваль. Должно быть, ей так грустно. Ведь жизнь ее разбита.

— Нет, что вы, — живо возразил он. — Ее вина не из тех, которые не прощают. Господин д’Имблеваль забудет об этой ее слабости. Когда мы уходили, он уже глядел на нее менее сурово.

— Может быть… Но это будет так не скоро… а она страдает.

— Вы очень ее любите?

— Очень. Это и дало мне силы улыбаться, когда я дрожала от страха, смотреть вам прямо в глаза, когда лучше было бы отвести взгляд.

— Вам жаль ее покидать?

— Очень жаль. Ведь у меня нет ни родных, ни друзей. У меня была только она.

— У вас будут еще друзья, — тронутый ее горем, сказал Шолмс. — Обещаю вам. У меня есть связи… влияние… уверяю вас, вы ни о чем не пожалеете.

— Может быть, но госпожи д’Имблеваль уже там не будет…

Больше они ни о чем не говорили. Херлок Шолмс сделал еще два-три круга по палубе и затем уселся возле своей попутчицы.

Завеса тумана понемногу начала рассеиваться, тучи в небе расступились. Засверкали звезды.

Шолмс вытащил из кармана плаща трубку, набил ее и попытался чиркнуть спичкой. Но одна за другой все четыре спички погасли, и он так и не смог прикурить. Спички кончились. Пришлось ему встать и обратиться к сидевшему рядом господину:

— Не найдется ли у вас огня?

Тот вынул коробок, чиркнул. Заплясал язычок огня. В свете его Шолмс узнал Арсена Люпена.

Если бы англичанину удалось удержаться и не сделать неприметного движения, не отступить чуть-чуть, Люпен мог бы подумать, что Шолмсу было известно заранее о его присутствии на борту. Сыщик прекрасно владел собой и с самым естественным видом протянул противнику руку:

— Рад видеть вас в добром здравии, господин Люпен.

— Браво! — воскликнул тот, восхищаясь подобным самообладанием.

— Браво? Почему?

— Как почему? Я вдруг, подобно призраку, появляюсь перед вами, после того как вы своими глазами видели мое падение в Сену, а вы из гордости, я бы даже сказал, истинно британской, необыкновенной гордости каким-то чудом смогли ни словом, ни жестом не выразить своего удивления. Так что повторяю, браво, это достойно восхищения!

— Это не достойно восхищения. По вашему падению с лодки я сразу увидел, что вы это сделали нарочно и пуля капрала вас даже не задела.

— И все-таки уехали, даже не узнав, что со мною стало?

— Что с вами стало? Я и так это знал. Пятьсот человек на протяжении километра сторожили на обоих берегах. И если бы вы избежали смерти, то неминуемо попались бы им в лапы.

— И все-таки я здесь.

— Господин Люпен, в мире есть только два человека, имея дело с которыми я не удивлюсь ничему. Во-первых, это я, а во-вторых — вы.

Мир был заключен.

И если Шолмс, что-то затевая против Арсена Люпена, неизменно терпел поражение, если Люпен продолжал оставаться необычайным врагом, от поимки которого следовало окончательно отказаться, если из всех сражений ему каждый раз удавалось выйти победителем, то англичанин тем не менее в силу своего замечательного упорства смог отыскать еврейскую лампу, а еще раньше — голубой бриллиант. Возможно, на этот раз результаты оказались менее блестящими, особенно с точки зрения широкой публики: ведь Шолмсу пришлось скрыть обстоятельства, при которых была найдена еврейская лампа, и заявить, что ему неизвестно имя похитителя. Но в поединке двух людей, Люпена и Шолмса, сыщика и взломщика, невозможно было с уверенностью определить, кто победитель, а кто побежденный. Каждый из них в равной степени мог претендовать на победу.