Светлана Рощина - Случайная жертва [litres самиздат]

– После вашего отъезда у меня была серьёзная беседа с дочерью. Признаюсь, я не поверил вам и собирался выбросить из головы всё, что вы мне наговорили про мою Наташку. И на какое-то время мне это удалось. Но затем против собственной воли я начал анализировать поведение дочери и как будто увидел её другими глазами. То, что раньше казалось мне излишней эмоциональностью и восприимчивостью, свойственной юности, теперь вдруг пробудило во мне опасения. Понимаете, – будто нехотя произнёс Владимир Константинович, тяжело наклонив голову, – у матери Натальи тоже бывали приступы. Из-за какого-нибудь пустяка, например, если я слишком рано, по её мнению, поднялся из-за обеденного стола или повернул чайник носиком не в ту сторону, она вдруг становилась сама не своя и начинала кричать, бить посуду, ругаться грязными словами. И я совершенно не мог её успокоить. Но у Эли это началось не в юности, нет. А с возрастом, где-то после сорока. Скандалы и упрёки на пустом месте. Внезапные вспышки ревности, если я вдруг случайно улыбался симпатичной продавщице в магазине или отпускал в её адрес какую-нибудь шутку. И мне это было неприятно. Я старался больше времени проводить на работе и, наверное, упустил тот момент, когда всё это перешло в болезнь.

Тут Владимир Константинович замолчал, и никто не пытался прервать это молчание. Лишь спустя пару минут, когда под грузом неприятных воспоминаний полковник совсем поник духом, адвокат сказал:

– Никто не догадывался о проблемах, которые были у Вас дома.

– Об этом я постарался! – подтвердил Струбчевский. – Никогда не выносил сор из избы, а на людях Эля всегда старалась держать себя в руках. И хотя официальной причиной её смерти является сердечный приступ, на самом деле она умерла после приёма кардиотоксина. Как Вы знаете, – проговорил Струбчевский, обращаясь скорее к Парамонову, чем к другому своему гостю, – по образованию Эля была химиком, преподавала химию в школе. Но потом ушла по состоянию здоровья. Но пока она работала, пока находилась на людях, ей удавалось справляться со своей болезнью. А когда она оказалась предоставлена сама себе и была вынуждена проводить целые дни дома, её состояние усугубилось. Стоило мне войти в дом, как она тут же устраивала скандал, обвиняя меня во всех смертных грехах и постоянно угрожая покончить с собой, если я вздумаю уйти от неё. Я не думал, что она говорила серьёзно. Если бы я только знал, что у неё на уме, то сразу же отвёл бы её к врачу! Но я этого не сделал и до сих пор корю себя за это!

Владимир Константинович снова замолчал. Он отвёл взгляд в сторону окна, словно внезапно захотел узнать, что же творится на улице. Но за окном всё было тихо и спокойно, будто сама природа подстёгивала Струбчевского рассказать правду, сняв с души тяжёлый моральный груз. И Владимир Константинович не стал ждать слишком долго и вернулся к своему повествованию.

– Однажды я пришёл домой и вижу, что жена лежит на диване и спит. Это было удивительно, ведь она никогда не ложилась спать до моего прихода, как бы поздно я не вернулся с работы. Наталья в тот день была у своего парня. Не у Александра, нет! – опережая возможный вопрос своих слушателей, ответил Струбчевский. – До Данилова у неё был другой жених. Но с ним тоже до свадьбы дело не дошло. Но сейчас я не о Наташке, а об Эле. В общем, захожу я в комнату, Эля лежит на диване, а на полу рядом с ней валяется маленький пузырёк и какая-то бумажка. Я поднял листок и прочёл на нём следующее: «Володя, я тебя люблю, но жить так больше не могу. Я слишком боюсь тебя потерять! Прости меня, но другого выхода я не вижу. Твоя Эля».

Когда я прочёл эти строки, в моих глазах всё помутилось. Я кинулся к жене и принялся трясти её, пытаясь разбудить, но безуспешно. Тогда я вызвал скорую, но было слишком поздно. Врачи констатировали смерть от остановки сердца. Узнав об этом диагнозе, я решил никому не сообщать о записке и о пузырьке, который нашёл, чтобы не порочить имя Эли. Хотя, если признаться честно, тогда я больше боялся за свою репутацию, чем за репутацию покойной жены. В то время я исполнял обязанности начальника ОВД и решался вопрос о том, назначат ли меня на эту должность или её займёт кто-то другой, а я вернусь к должности заместителя начальника. И ненужные разговоры вокруг смерти моей жены тогда были очень некстати. И я скрыл записку и пузырёк. А потом, спустя время, когда я уже стал начальником ОВД, то конфиденциально обратился к одному знакомому судмедэксперту, чтобы тот определил для меня, что за препарат содержался в пузырьке. Оказалось, что там был кардиотоксин, вызывающий остановку сердца через восемь часов после приёма. И обнаружить этот препарат в крови практически невозможно. Только если искать специально. Но естественно, его никто не искал. Ведь я же скрыл то, что нашёл! В общем, похоронил я жену и стал жить дальше, ещё больше посвящая себя работе. А Наталье я и раньше не уделял много времени, а после смерти Эли почти совсем перестал с ней общаться. Все наши встречи и разговоры напоминали общение людей, чьё знакомство носит лишь шапочный характер, и потому, увидев друг друга, они разговаривают только о погоде либо о ситуации в стране, и на вопрос: «Как твои дела?» довольствуются ответом «У меня всё хорошо!». Так мы и жили последние семь лет. Будь у меня сын, я, наверное, не стал бы так дистанцироваться от своего ребёнка. Но я не очень-то силён в разговорах по душам с молодыми женщинами и, как в случае с женой, боюсь, упустил момент, когда мой ребёнок переступил черту дозволенного, а я этого не заметил. Но всё так, как есть. Наталья была взрослой, и я считал, что не вправе контролировать её или как-то вмешиваться в её жизнь, полагая, что и так сделал для неё много. Даже тот факт, что она не торопилась замуж, не беспокоил меня. Я полагал, что внезапная смерть матери так сильно повлияла на неё, что она решила найти утешение в отношениях без всяких обязательств, и как только очередной её кавалер предлагал ей выйти замуж, как она тут же разрывала отношения, потому что была не готова принять на себя семейные обязательства. Так я думал. Я понимал, девочке нужно время, и не задавал ей ненужных вопросов. А точнее, вопросов, на которые не хотел знать ответы. И так продолжалось до вашего визита ко мне два дня назад.

Тут Владимир Константинович снова сделал паузу. Было понятно, что ему слишком тяжело раскрывать семейные тайны чужим людям. Но причина, по которой он это делал, была очевидна. На кону стояла жизнь невинно осуждённого человека. И как представитель закона, хоть и в отставке, Струбчевский не мог допустить, чтобы в этот раз машина правосудия дала сбой, особенно тогда, когда он был в состоянии лично проследить за работой её механизма.