Ольга Шарапова - Фрактал Мороса [litres самиздат]

– Мне булочек, как всегда.

– Ах, пониа 31 31 Пониа – обращение к замужней женщине в Литве. , у нас теперь все дороже!

Это назревало. Уже год в воздухе висело ощущение надвигающегося урагана. Все относились к происходящему поразному. Кто-то, как Миколас, требовал перемен, независимости, прихода европейских правил экономики; кто-то, как Ликас, был против в пику остальным. Такие, как мать, были заодно с родными из России. В основном работники оборонных предприятий, заводов и фабрик союзного значения категорически отрицали суверенитет Литвы.

Родители Юргиса, мать Йонаса были за партию «Единство», отец был в противостоящим лагере, в «Саюдис».

Как бы там ни было, 7 января цены на хлеб в Каунасе выросли втрое.

– Сука! Вот чего ты добился! – кричала мать на отца. – Вот они, твои европейские прутскены 32 32 «Прутскены» – имеется в виду Казимиера Дануте Прунскене – первый премьер-министр Литовской республики после провозглашения независимости от СССР. Ушла в отставку после резкого роста цен на фоне экономической блокады СССР. ! – Миколас бросился на нее со стулом. Звон стекла, дверца серванта, задетая ножкой, слезами посыпалась на пол. Ликас не разнимал их. Он схватил куртку, шарф и выскочил в подъезд. Через полчаса отец, не замечая его, вылетел на улицу. Дома он не ночевал.

* * *

Бойцы «Альфы» выехали из Пскова. Кругом было смятение. «Единство» пыталось взять штурмом Верховный совет в Вильнюсе. Отец не вернулся. Весь этот и следующий день Ликас блуждал по городу, пытаясь найти своих, но никого из приятелей не было. В конце концов, днем 11 января он встретил мать Йонаса. Она шла на станцию.

– Пониа Сауле, лаба дена 33 33 Лаба дена – «добрый день» на литовском. !

– Лаба дена, Ликас! – они говорили на литовском. Все уже были в Вильнюсе, там назревала революция. Сауле так и сказала: «революция».

– Наши уже там, ты едешь?

– Конечно, – он хотел пойти с Сауле, но здравый смысл пересилил. Он был слишком легко одет и помчался домой за свитером и шапкой.

Мать варила себе кофе. Ликас никогда не видел, чтобы она варила кофе, да еще и вечером. Она не слышала, как сын вошел, и продолжала вести себя так, как ведут в одиночестве. Огромная грузная почтальонша в засаленной майке с крошечной чашкой кофе на подоконнике. Наталья Васильевна смотрела, не отрываясь, пустым взглядом в северные снежные дали. И вдруг она запела. Чуть ниже, чем нужно, не очень громко. «Не искушай меня без нужды». Эта страшная тупая туша издавала такие чудесные звуки. «Я не могу придаться вновь раз изменившим сновиденьям».

Ликас взял вещи и вышел. На станции была толпа.

– Электрички по расписанию не ходят!

– Расписание изменили!

– Да отменены! – раздавалось отовсюду растерянное.

Вильнюс был заблокирован. «Что, если двинуть на автовокзал?» – Ликас пошел на остановку. Там под козырьком собиралась группа людей. «Какие у всех лица… Растерянные, злые, радостные». Ликас, по жизни мрачный, хотел быть вместе со злыми лицами. Шестеро мальчишек, один из которых точно был из русской школы, стояли у газетного ларька.

– Вы в Вильнюс?

– Ага. Ты Ликас? – узнал его мальчик.

– Да.

– Я Константин, – протянул руку.

– Есть идеи, как ехать?

– Пока нет.

– На автовокзал?

– Наверно…

Вместе двинули к автовокзалу. Почти все междугородние автобусы были отменены. Один через час шел на Укмерге, еще один в Паневежис 34 34 Укмерге и Паневежис – города в Литве. .

– Это совсем не по пути.

– Я в Паневежис поеду. У меня там тетка. Если что, есть где ночевать, а смогу – рвану в Вильнюс, – сказал незнакомый парень.

– Нормально! А мы чего?!

– А какие варианты?

– Ехать, так вместе.

По вокзалу бродили и метались люди.

– У меня сын в Вильнюсе! Сын умирает! – кричала бабка.

Мрачный дядька стоял у колонны, отбивал такт ладонью, нервно.

Подъехал белый автобус, не рейсовый, с окнами, забитыми фанерой.

– Кто в Вильнюс, десять рублей 35 35 Десять рублей – цена на порядок выше официальной. !

Дядька сразу метнулся в автобус. Толпа, рассеянно блуждавшая по вокзалу и, казалось, не слышавшая нелегального призыва, ломанула тоже. Несколько ребят подскочили, хотя совершенно было непонятно, есть у них деньги или нет. Автобус был забит молниеносно.

– Сейчас еще один подойдет, – шепнул кто-то в толпе. Двое ребят из группы, к которой присоединился Ликас, уехали. Четверо, в том числе Константин, стояли на автобусной пристани.

– И все-таки я попробую через Паневежис, – буркнул тот же парень.

– Ну давай теперь уж.

Остались Константин, два шатена, похоже, братья, и четвертый – Ликас.

Толпа прибывала. Несколько человек было с детьми, одна высоченная дура – с грудным младенцем, из подворотни вылезли цыгане.

– Даже если придет автобус, даже если повезет и мы окажемся сразу у дверей, мы не уедем, – вздохнул старший шатен.

Но автобус не пришел вообще. Часа через полтора, совершенно замерзшие, они двинулись прочь.

– Ребята, выходим, выходим на центральную! – кричал кто-то. – Ландсбергис 36 36 Витаутас Ландсбергис – литовский политик, активный борец за независимость Литвы. ! Ура! Все на защиту Верховного Совета! Мы за свободу. Долой советскую оккупацию!

– За фигом ехать в Вильнюс, когда тут своя движуха? – философствовал шатен.

Грохот и вой раздался со стороны активистов.

– Нам не уехать, точно…

– Мы домой. Завтра решим.

– Ликас, ты чего думаешь?

– Утром попробую прорваться.

– Пойдем со мной, может, придумаем что-то, – вздохнул Константин.

Братья сели в автобус. Ликас и Костя еще минут пятнадцать ждали на остановке.

В конце концов уже в одиннадцатом часу ночи они вернулись в свой район. Костя жил в конце той же улицы, что и Ликас. Но какой у него был дом! С виду, вроде, обычный, но в квартире… Ликас привык, что в квартирах его друзей газеты вместо обоев и лампочки без абажуров. А здесь… Стены цвета безе и хрустальные люстры. Телек цветной, огромный. Эх…

Навстречу вышел папаша. Весь взъерошенный, с выпученными глазами.

– Ты где был?

– Сам знаешь.

– Я же сказал, завтра едем! Завтра едем утром! Кто это?

– Это Ликас, мой приятель из школы. Можно возьмем его?

– Можно. Можно! Можно! Иди, ложись. Выезжаем в шесть утра. Как там тебя? Не опаздывай!

Ликас вышел, зараженный тревогой Костиного отца, но тревога эта только и была азартом, детской радостью.

Мать ложилась спать. Отца не было.

– Отца не видел?

– Нет.

Ликас плюхнулся на свою койку. Завел будильник. Не спалось. Ноги замерзли, а с холодными ногами он совершенно не мог уснуть. Он поджал их, завернулся в одеяло. Включил маленькое радио. Долго блуждал с волны на волну. Судя по всему, советские войска брали верх. Дом печати в Вильнюсе был уже захвачен, шел штурм ДОСААФ, куда литовцы поместили департамент охраны. Бои шли и в Каунасе. Какое-то офицерское здание было взято советскими военными. Ликас встал. Он хотел укрыть ноги свитером, чтобы хоть как-то начать успокаиваться после дневного безумия. За тонкой шторой полыхало оранжевое. Пожар. Где-то неблизко в январском воздухе нового года, в гирляндах и снежинках прыгало и развивалось пламя.