Юлия Санникова - Расследования официальные и не очень [litres самиздат]

– Если ты так считаешь…

– У тебя как будто другое мнение?

Мартан подумала, что, наверное, она упустила какие-то детали во время допроса вдовы, и сейчас Дэгль укажет ей на нестыковки в показаниях.

– Да нет, мнение у меня такое же как и у тебя, просто мне кажется, что нельзя делать столь категоричные выводы. Мол не было ее там и точка.

– Но ведь водитель такси подтверждает, что отвез ее домой.

– Ну и что? Она могла тут же вызвать другое такси, поехать в Льеж, забрать машину со стоянки, вернуться в Авистер, подстроить аварию, отогнать машину в город, взять еще одно такси, а утром, как ни в чем не бывало поехать за ней вместе с соседом.

Мартан внимательно посмотрела на Дегля, а потом веско изрекла:

– Ну, конечно, она могла все это сделать. Как могла пойти и просто лечь спать.

Дэглю почему-то стало досадно. Он не уловил в тоне Мартан сочувствия своим взглядам, поэтому решил не продолжать дебаты, чтобы не портить себе настроение еще сильней. Они в тишине доели обед, после чего вместе с инспектором Клеп отправились в ресторан, где накануне смерти ужинали Мюзюлян и Конта.

Ресторан «Режанс» находился почти в самом центре города. Метрдотель, любезный седоватый бородач, хорошо помнил и вечер 22 августа, и доктора Мюзюляна, ужинавшего у них вместе с месье Конта и месье Лефевром.

– Кто такой месье Лефевр? – спросила Клеп.

– А, это наша местная достопримечательность, – ответил метрдотель. – Сейчас он бродяжничает, а раньше был большим человеком и, кажется, даже преподавал в университете. Видно, что-то у него в жизни пошло не так, ну да как говорится от тюрьмы, да от сумы.

Клеп эта история совершенно не удивила. За долгое время работы в полиции ей доводилось слышать еще и не о таких невероятных коллизиях.

– Лефевр частенько сосет пиво в пабе напротив, – продолжал метрдотель, – а наши завсегдатаи, если увидят его, приглашают составить компанию. Этот человек – кладезь историй, и рассказывает он так, что заслушаешься, вот и зовут его, чтобы он развлекал за едой. Ну и ему, конечно, заказывают – в качестве платы. Иной раз он у нас и обедает, и ужинает.

– Мюзюлян и Конта часто у вас бывали?

– Частенько, да.

– И в тот день Лефевр ужинал с ними не в первый раз?

– Нет, конечно, они и до этого несколько раз приходили, и все время звали его с собой. Да и он их уже начал узнавать.

– А где он ночует? – спросил Дэгль.

– Где-то на окраине. Кажется, ему поставили вагончик на пустыре.

– Вечером 22 августа все трое ушли одновременно?

Метрдотель пожал плечами.

– Вроде бы так…

– Вы видели, как они садились в машину?

– Тут уж я вам ничего сказать не могу. У нас летом народу каждый вечер полно, за всеми не углядишь – вместе они потом идут или в разные стороны. Да тут и парковаться-то негде. Машины оставляют где-нибудь на стоянке в центре, а к нам идут пешком.

Клеп попросила копию счета. В тот вечер на ужин Конта и Мюзюлян заказали три жарких из цыпленка, бутылку бордо, сыр, шоколадный мусс на десерт и два коньяка. Счет был выбит в 22.33.

– Почему коньяка только два? – спросил Дэгль.

– Вероятно, водитель не пил, – предположила Мартан.

***

Настало время следственного эксперимента. Пожарные, напомнил Дэгль, прибыли на место в 23.29, то есть спустя почти час после того, как Мюзюлян и Конта покинули ресторан.

Заняв места в служебном джипе в порядке служебной иерархии и по выслуге лет – Клеп за рулем, Дэгль справа от нее, Мартан на заднем сиденье – они попробовали проехать от «Режанса» до места преступления в Авистере тремя разными путями. Ехали на максимально разрешенной скорости, в среднем темпе, тащились черепашьим шагом – путь во всех случаях, даже с учетом пробок и неторопливых городских светофоров, занимал не более пятнадцати минут.

У Дэгля было несколько идей относительно того, что могли делать жертвы в эти сорок лишних минут. Рассказывать о них коллегам он, однако, не торопился, памятуя о том, с каким недоверием смотрела на него Мартан за обедом.

***

Довольно быстро выяснили и биографию месье Лефевра. Жак Лефевр, шестидесяти двух лет, безработный, одинокий, без определенного места жительства ранее преподавал в Льежском университете историю искусств и имел звание профессора. Это был исключительно умный, эрудированный и начитанный человек, питавший особый интерес к современному искусству. В 1998 году вышла его книга о творчестве Рене Магритта, приуроченная к столетней годовщине рождения художника. На пятистах страницах профессор Лефевр подробно рассказывал обо всех этапах творчества великого сюрреалиста, описывал не только философию и стиль художника, но мировоззрение и взгляды, послужившие толчком к творчеству.

В начале двухтысячных профессор Лефевр был приглашен для чтения лекций в Берлинский университет, где проработал почти два года. И вдруг неожиданно все изменилось. Внезапно, без каких-либо объяснений он оставил работу, вернулся в Льеж и затворился в своей огромной квартире с видом на мост Альбера Первого. Год или два никто не видел профессора, и вот про него стали забывать. Он зарос густыми рыжими волосами, до ближайшего супермаркета ходил в мешковатой фланелевой рубахе, от которой резко несло мочой, и большую часть времени пребывал в подпитии. Потом он продал квартиру и переселился в вагончик, который кто-то из его бывших друзей поставил специально для него на пустыре, предназначенном для застройки.

Но город манил Лефевра, ведь с ним была связана не только его работа, но и вся жизнь. Льежские улицы, вобравшие в себя историю и культуру многих веков, влекли к себе, и потихоньку профессор стал выбираться из своего убежища и наведываться в город. Он часто бродил в центре, сидел в пабах, пил там пиво. Люди начали узнавать его, говорить: «А вот и наш профессор!» и угощать пивом. В обмен на щедрость Лефевр рассказывал им, как Леонардо да Винчи изобрел свою знаменитую технику сфумато или перечислял все пословицы, проиллюстрированные Брейгелем на его картине «Мир вверх тормашками».

Вот с таким человеком ужинали в день своей смерти месье Конта и доктор Мюзюлян.

***

Мадам Каувенберг и мадам Поле удобно расположились на террасе в кафе и горячо обсуждали недавние события.

– Ох, дорогая, я так волнуюсь за Мод! – рассказывала мадам Каувенберг подруге, наклоняясь к ее уху и следя за тем, чтобы сидящие за соседними столиками не подслушивали. – Она сама не своя после смерти мужа… Не плачет, не горюет по нему… Только смотрит странно куда-то в пустоту и улыбается своей жуткой улыбкой… И каждый божий день ездит к этому бродяге… Говорит, что он последний, кто видел Бернара, и они теперь связаны… Боюсь, как бы бедняжка не сошла с ума.