Эмиль Коста - Хорошо в деревне летом

– Кукуешь? – над ним, покачиваясь, стоял Петр.

Иван Ильич обвел зал мутным взглядом. Все дамы с собачками разошлись. Пожилые официантки убирали со стола, два самых слабых художника дремали лицами в тарелках. Тишина и благолепие.

– Откуковали уж, – криво усмехнулся он.

– Где ночевать надумал?

– В гостиницу поеду.

– Хрен тебе! – решительно возразил Петр. – У меня проспишься. Художники эти совсем малохольные: остатков с банкета еще на сорок дней хватит. Не дело, надо допи… доесть. Поехали!

Иван Ильич без эмоций нацепил куртку, обмотал шею шарфом и вывалился следом за разгулявшимся знакомцем на крыльцо ресторана. Вечерний город ослепил миллионами огней. На опустевшей стоянке коптила воздух единственная машина с эмблемой такси на боку. Официантки выносили пакеты с остатками банкета и под бдительным взором таксиста укладывали в разверстую пасть багажника.

– Под завязку! – наконец констатировал шофер и захлопнул крышку.

Пассажиры уже посапывали на заднем сиденье. Старший Бондарь всегда отличался предусмотрительностью и машину заказал заранее.

Дома хозяин с гостем общими усилиями утрамбовали в холодильник ресторанные деликатесы, а после переместились в гостиную. Там они с новыми силами принялись поминать друга и брата.

– Слушай… ну, какой он был, а? Какой! – восторженно бормотал Иван Ильич.

– Во какой! – отзывался Петр, покачивая головой в такт музыке – по телевизору транслировали какой-то концерт.

– А рисовал как…

– Охренительно!

– При жизни-то не ценили, а на похороны вон сколько народу пришло, – ему вдруг стало очень обидно за друга. Почти что до слез. – А в деревне бы кто навестил, кроме тебя?

– Ни одна падла, – кивнул Петр, снова берясь за бутылку.

– У нас-то не забудут… Он ведь и клуб, церковь эту нынешнюю, разрисовал… Не забудут…

– Пусть попробуют! Уж Васькину память я в обиду никому не дам.

Петр погрозил кулаком Пугачевой в телевизоре.

– Слушай, – сказал Иван Ильич, когда примадонна ушла со сцены, – а ты руки его видел?

– Чьи? – озадаченно уставился на экран Петр.

– Васины! Они ж все покарябанные!

Петр хмуро оглядел стол, вышел на кухню, вернулся с новой бутылкой и сел обратно.

– Видел, – наконец сказал он, – ну и что?

– Что-что… Васька руки берег, вот что! Всегда в перчатках работал. Так порезаться он только об лед и мог, когда…

– Ну, хватит, – негромко сказал Петр. – Ясно, что только там, и что с того?

– С какого бы хрена ему топиться? – упрямо проговорил Иван Ильич. – Все нормально было, на жизнь не жаловался, работал до последнего – самоубийцы ж не такие! И потом: прорубь закончил, инструмент домой отнес – а утром туда же топиться пошел… Бред же!

– Вань, ты бросай уже в Шерлока Холмса играться, – вздохнул Петр. – Смотри, как бы и тебе доктор не понадобился.

Утро выдалось недобрым. Мрачный Петр на кухне угощался рассолом из банки. Иван Ильич не стал его отвлекать и сам тихонько собрался – благо все манатки давеча по карманам куртки распихал. Предусмотрительный стал с пьяных глаз, аж завидно. То бутылку пустую от тетки спрячет, то вещи сложит аккуратно, чтоб утром не искать на больную голову.

А болело сегодня от души. Иван Ильич наклонился завязать распустившийся шнурок и даже заскулил тихонько.

– Рассольчиком разговеешься? – Петр вспомнил о госте и вышел в прихожую с банкой в руках.

– Спасибо, Петь. Я все.

– Как знаешь, – хозяин отхлебнул еще рассола и спросил: – Такси тебе до автовокзала вызвать? Дерут, конечно, зато быстро.

– Прогуляюсь, – криво улыбнулся Иван Ильич.

До автовокзала нужно было добираться на пригородном автобусе. День для прогулок выдался самый подходящий. Солнышко уже светило вовсю, с крыш даже чего-то капало. Он добрел до шоссе за полчаса; относительно чистый пригородный воздух помогал держаться на ногах.

В голове при каждом шаге что-то ухало, перед глазами вспыхивали круги. Мелькнула шальная мыслишка опохмелиться в какой-нибудь шашлычке, но была немедленно отброшена. Еще за руль садиться. Тем более вдалеке показался нужный автобус, идущий прямо до райцентра. Редкая удача! Иван Ильич замахал руками и ломанулся к остановке.

В салоне было совсем немного народу. Не успел, однако, устроиться на свободном месте, как свет затмила громадная тень контролерши.

– До конечной, пожалуйста.

– Сто восемьдесят рублей, – зычно сообщила она.

– Вообще у меня удостоверение… – он потянулся к карману.

Девица округлила одновременно глаза и рот, уперла руки в бока, обтянутые спортивным костюмом кровавого цвета и рявкнула:

– А у меня – коммерческий рейс. Не работают тут ваши корочки! Сперва здоровье пропивают, потом предъявляют тут…

Иван Ильич молча отдал ей деньги, проводил глазами неохватную спину и уставился в окно. Вообще можно бы поспорить… даже надо бы, но вот настроения никакого. И видок у него вправду тот еще: вчера перебрал, вспомнить стыдно. Друга ведь хоронил – казалось бы, повод – ан нет, так даже хуже. Петру что-то доказывал, чуть не плакал. Тьфу!

Хотя спорить-то следовало. Очень даже следовало. Не с контролершей, с Петром. Как это – не о чем говорить? На руках живого места нет… это у художника-то! Не мог Василий сам, по доброй воле так пальцы изгваздать. Стало быть, ссадины перед самой смертью появились. А от чего? Да ежу понятно – выбраться из ледяной воды он хотел, за острые края льда цеплялся…

Вскоре городские виды за окном сменились заснеженными полями, лесами и сопками. Пейзажи располагали к размышлениям, чем Иван Ильич и занялся.

Итак, перед смертью Василий хватался за края проруби – означает ли это, на самом деле, что в воду его столкнул неизвестный злоумышленник? Нет, определенно нет. Оказавшись в ледяной воде, кто угодно может пожалеть о содеянном и попробует выбраться.

Но если человек с утра пораньше идет топиться в прорубь, настроен он железно. Да и Василий всегда был мужиком основательным: раз решив, шел до конца. Вот бросил свою художку на последнем курсе – и до конца жизни из деревни не выезжал. Нет уж, характеры у Бондарей – кремень.

Случайность? Тоже исключено. Глубина в проруби – ровненько Лизавете по декольте. Если бы Василий и свалился в воду ненароком, выбрался бы оттуда за считанные секунды да греться бы домой побежал. Да и полушубок сухим остался – он в одном свитере был, стало быть, снял перед тем как…

Иван Ильич выпрямился на сиденье. Полушубок! Громоздкий, но очень теплый. В деревне такой один, Петр подарил. Василий в нем вторую зиму ходил. Перед работой снимал, это верно, а вот топиться наверняка в этой хламиде было б сподручнее.

Так где же он?

Он нахмурился, пытаясь восстановить в памяти полную картину того утра. К реке они с теткой пришли одними из последних. Костер уже пылал, отец Геннадий разжигал кадило, купальщики переминались с ноги на ногу у сколоченных Василием мостков… А полушубка нигде не было.