Виктор Артёмов - Тонкая материя

Логика появления темы любви была не очевидна, но я не раз убеждался, что для М.С. она была основной, стоящей над всем. Основное чувство, не инстинкт. Мы сидели и говорили обо всем, и время текло полной струей и в хорошем темпе.

Вена была накрыта толстым облачным одеялом, и поэтому приземление нашего лайнера прошло невидно, незаметно, почти тайно. Зато шумный зал, полный пассажиров со всего света, всех цветов кожи, многоязычного гомона немедленно окунул в атмосферу города блеска и легенд. Высокий, худой юноша со скромным плакатом, на котором была высечена моя фамилия, неплохо владел русским и пока вез меня в Зальцбург на новом мерседесе, болтал, не умолкая ни на минуту, явно радуясь возможности попрактиковаться в чужом языке. Прислушиваясь к словам молодого австрийца о погоде, Австрии, России, музыкантах, девушках, машинах, машинально отмечая неправильности речи и смешной акцент, я любовался проплывающими пейзажами, видом небольших городков и деревень, дышал чистым воздухом предгорий австрийских Альп. Слева были Альпы, справа Дунай, а мы мчались на мерседесе к его родине, Германии. Зальцбург стоит на границе с Баварией, до Мюнхена рукой подать. Здесь вообще все близко. Компактно. Моя концертная гастроль блестящее тому подтверждение: три концерта за неделю, все в Зальцбурге. В понедельник, среду и пятницу. Играем концерты Моцарта. В понедельник Четвертый и Пятый, в среду Шестой и Седьмой, в пятницу Третий и Четвертый. Замыкая кольцо. Конечно, полностью гений Моцарта раскрывается в его клавирных концертах, операх и симфониях, но и скрипичные концерты совершенны. Скромное совершенство. Нот немного, но цена их высока, каждую нужно извлечь из ее бессмертия и, трепетно живую, озвучить. Сделать это без особого вида сосредоточенности, транса, в который ты вовлечен полностью, весь, физикой и психикой, нечего и надеяться. Цена высокая, никаких денег.

Болтливый австриец водителем был превосходным, и меньше, чем через три часа мерседес замер перед отелем в Зальцбурге. Без проблем, быстро и четко, прошло мое вселение в отличный номер с видом на реку и белый замок, гордо возвышающийся над городом. Было воскресенье, середина дня, первый концерт завтра вечером. Знакомство с оркестром, репетиция, утром. Очень важный день, решающе важный. Телефоны, гостиничный и мобильный, заработали сразу, и мне пришлось вступать в деловые контакты с сервисными службами отеля и организаторами концертов одновременно. Каша эта длилась, пока все вопросы не были решены, я вздохнул облегченно и отправился в город утолять голод и любопытство странника. Улицы, по которым ходил Моцарт, готика и барокко очень старых домов, аббатство св. Петра, видное с разных точек, Кафедральный собор, где крестили младенца Вольфганга. Я жадно впитывал, вбирал, вдыхал сотни деталей и мелочей, рождающих красоту, встраивался в структуру, решетку магического кристалла, в которую заключен этот город, что давало шанс протянуть виртуальный мост в прошлое на четверть тысячелетия. Не больше, не меньше. В наш век компьютерных технологий это сущий пустяк. Мне показали тот самый переулок и дом, где родился Моцарт и я зашел в кафе, ведь завтрак я пропустил, да и обед тоже. В квартиру-музей идти не решился: без приглашения хозяина явная бесцеремонность. Вот когда почувствую, что могу зайти запросто! Если почувствую.

Вечером я заказал ужин в номер и позанимался на скрипке без смычка. Очень полезный способ, требующий максимума сосредоточенности и воображения. Вместо смычка внутренний голос. Утром состоялось знакомство с оркестром. Дирижер был молод, моего возраста. Первый скрипач, напротив, почти старик. Его соседка по пульту, молодая девушка, была поразительно красива. Если она еще и хорошо владеет инструментом, подумал я, это уже слишком. Идеал немыслим, значит, плохой характер. С трудом одернув себя, я принялся за работу. Скрипка звучала легко и радостно, сладко мстя за вынужденное молчание. Оркестр я почувствовал с первых нот, с дирижером обменялся взглядами, и мы поняли друг друга. Мой Моцарт явно нравился оркестру, а после каденции, моего сочинения, предельно виртуозной, но не пустой, на лице первого скрипача читалось явное восхищение, а прекрасные синие глаза его помощницы сияли. Я победил. Вечер приблизился стремительно. Не успев оглянуться, я стоял перед настороженно притихшим залом, хранившим в памяти выступления многих замечательных музыкантов. Каков ты, дерзкий дебютант, вопрошала тишина. Решительное оркестровое тутти Четвертого концерта ее нарушило, а после вступления солиста воссоздание того совершенного мира, который таится в этой вещи, было признано и залом и оркестром без колебаний. Потрясающе драматичное адажио взлетело на небо на сверкающих крыльях крайних частей; жадность бисирующей публики я решил утолить каприсами Паганини, которые, как мне кажется, понравились бы и самому Моцарту, – Пятым и Двадцать четвертым. До самой последней ноты этого концерта я чувствовал зал, живой, трепещущий от волнения, умирающий от любви и воскресающий от нее же, плачущий и смеющийся. Он жил и был точным физическим доказательством существования другого измерения. Случайно встретившись взглядами с обладательницей синих глаз, я понял, что должен опасаться за свою жизнь: в меня метнули пучок молний!

К рампе устремились люди, образовав небольшую толпу, удивительно неоднородную: женщины и мужчины, старые и молодые, белые, черные, желтые, дети – человечество в миниатюре. Цветов было мало, кот в мешке, поклонники, вот они, только испеклись. Тянулись руки – дотронуться, коснуться того, кто принес радость и наслаждение. Молодой красавице с большим букетом пурпурных роз охотно уступали дорогу, она лепетала слова благодарности, расставаясь с цветами, сама цветок, эталон красавицы арийского типа. За ней прошла сквозь толпу, как нож сквозь масло, зрелая дама обольстительной наружности и протянула мне изящный конверт. Пришлось его принять, чтобы не обидеть даму. Толпа прокомментировала мое решение аплодисментами. Представляю, что она при этом подумала.

Вечер выдался теплый, спать не хотелось, и я пошел бродить по городу. Повезло почти сразу попасть на Моцарт-плац. Римская тога на покрытой патиной статуе маленького бога придавала этому шалуну (Эрот-Купидон всей музыки, таким я часто ощущаю его, что поделаешь!) слишком торжественный вид патриция. А он устал от Зальцбурга, чувствовал себя тут, как в клетке, рвался в Вену, и сбежал туда при первой возможности. Пурпурные розы, которые я отдал опасной помощнице первой скрипки, по-хорошему, надо было принести сюда. Цветы от красавицы, преподнесенные артисту, игравшему музыку Моцарта. То есть, конечный адресат сам Моцарт. Ночные гуляки проходили мимо, игнорируя памятник. Но только его, в отличие от шевелящихся вокруг, я воспринимал по-настоящему живым и близким, и ничего так сильно не желал, как чуда, сотворенного им в «Дон Жуане»: статуя оживает и… Пара кружек прекрасного местного пива в кампании Моцарта! Я угощаю, маэстро. Я подумал, кого бы еще хотел бы видеть за этим столом, и в целом мире живых нашлось только два человека, мама и М.С. Мелькнуло видение синеглазой красавицы скрипачки с первого пульта – и пропало. Я вспомнил про конверт от зрелой дамы. В нем лежала визитка, от которой шел сильный запах женщины. Просто Por Una Cabeza, не слабее. Я взглянул на статую, теряя надежду, и пошел в отель, спать, если ничто и никто мне не помешает. Мне повезло, и, уже засыпая, я попробовал представить, как Моцарт распорядился бы благоухающей визиткой. Он очень любил красивых женщин и делал все, чтобы нравиться им. Но… Великий композитор был маленького роста, не красавец, беден, неудачлив, а это именно то, что решительно не нравится женщинам. И тут даже его божественный музыкальный дар, его ангельски чистая музыка не помогали. Женщины предпочитают добротную прозу.