Э. Хорнанг - Ведьмин холм

Все эти дни, во время моих постоянных прогулок, он смотрел мне в лицо своими закрытыми окнами, грязными ступеньками, пустыми трубами. Каждое утро эти отвратительные шторы встречали меня, как красные веки, скрывающие ужасные глаза. И как-то раз я вспомнил, что сам почтовый ящик был словно зубами вонзен во внешний мир. Но в этот летний вечер, когда дом встал между нами и благородной луной, все было так изменено и прикрыто, что я не думал ничего дурного, пока Уво не заговорил.

– Я не могу отделаться от ощущения, что здесь что-то не так! – воскликнул он вполголоса.

– Если Койш не ошибается, – прошептал я в ответ, – тут действительно что-то не так.

Он посмотрел на меня так, словно я упустил главное, и я нетерпеливо ждал, что он скажет. Но в Уво Делавойе весь вечер было что-то странное; ему было особенно нечего сказать в свое оправдание, и теперь он говорил так тихо, что я незаметно понизил голос, хотя вся дорога была почти в нашем распоряжении.

– Ты сказал, что нашел старого Ройла совсем одного прошлой ночью?

– Совершенно верно, – сказал я.

– У тебя нет причин сомневаться в этом, не так ли?

– Нет причин – нет. И все же мне показалось странным, что он держится до конца: хозяин дома без души, которая могла бы что-нибудь для него сделать.

– Это очень странно. Это что-то значит. Кажется, я тоже знаю, что именно!

Но он, похоже, не был расположен рассказывать мне об этом, и я не собирался настаивать. Не разделял я и его уверенности в собственной силе прорицания. Что он мог знать об этом деле, что было мне неизвестно, если только у него не было какого-то внешнего источника информации все время?

В это, однако, я не верил; во всяком случае, он, казалось, стремился приобрести больше. Он толкнул калитку и оказался на пороге прежде, чем я успел сказать хоть слово. Мне пришлось последовать за ним, чтобы напомнить ему, что его действия могут быть неправильно поняты, если их увидят.

– Ничего подобного! – Осмелился сказать он, склонившись над потускневшим почтовым ящиком. – Ты со мной, Гиллон, и разве это не твоя работа – следить за этими домами?

– Да, но…

– Что случилось с этим почтовым ящиком? Он не открывается.

– Это для того, чтобы письма не попадали в пустой холл. Он нарочно забил его, прежде чем уйти. Я застал его за этим занятием.

– И тебе не показалось, что это необычный поступок? – Уво теперь стоял прямо. – Конечно, так оно и было, иначе ты бы упомянул об этом Койшу и мне на днях.

Отрицать это было бесполезно.

– Что происходит с их письмами? – Он продолжал, как будто я мог знать.

– Я полагаю, что их перенаправляют.

– К жене?

– Полагаю, что да.

И голос мой упал вместе с сердцем, и мне стало стыдно, и я настойчиво повторил:

– Вот именно!

– Жена по какому-то таинственному адресу в деревне … Бедняжка!

– Куда ты сейчас идешь?

Он нырнул под окна, бормоча что-то не столько мне, сколько самому себе. Я догнал его у высокой боковой калитки, ведущей в сад за домом.

– Дай мне руку, – сказал Делавойе, когда он попробовал открыть замок.

– Ты не пойдешь туда?

– Пойду, и твой долг последовать за мной. Или я мог бы пропустить тебя. Ну, если не хочешь!

И в углу между забором и воротами он мужественно боролся, когда я пришел ему на помощь, как меньшее зло. Через несколько секунд мы оба были в заднем саду пустого дома, с воротами, все еще запертыми за нами.

– Вот если бы это было наше, – продолжал Делавойе, отдышавшись, – я бы сказал, что уязвимое место – это окно уборной. Окно в туалет, пожалуй!

– Но, Делавойе, послушай!

– Я слушаю, – сказал он, и мы оказались лицом к лицу в широком лунном свете, заливавшем и без того неровную лужайку.

– Если ты думаешь, что я позволю тебе вломиться в этот дом, то сильно ошибаешься.

Я стоял спиной к окнам, которые намеревался держать в неприкосновенности. Без сомнения, луна отразила некоторую решимость в моем лице и поведении, потому что я говорил серьезно, пока Делавойе не заговорил снова.

– О, очень хорошо! Если дело дойдет до грубой силы, мне больше нечего сказать. Полиция должна будет это сделать, вот и все. Это их работа, если подумать, но будет чертовски трудно заставить их взяться за нее, в то время как мы с тобой…

И он отвернулся, пожав плечами, чтобы показать свой восхитительный характер.

– Уво, – сказал я, схватив его за руку, – что это за работа, о которой ты болтаешь?

– Ты прекрасно знаешь. Ты в тайне этих людей гораздо глубже, чем я. Я только хочу найти решение.

– И ты думаешь, что найдешь его в их доме?

– Я знаю, что должен, – сказал Уво со спокойной уверенностью. – Но я не говорю, что это будет приятная находка. Я не стану просить тебя пойти со мной, а просто возьму на себя некоторую ответственность после этого, сегодня вечером, если нас заметят. В конце концов, это, вероятно, повлечет за собой больше престижа. Но я не хочу впускать тебя больше, чем ты сможешь выдержать, Гиллон.

Для меня этого было достаточно. Я сам повел его обратно к окнам, довольно сердито, пока он не взял меня за руку, а затем внезапно стал более единым с ним, чем когда-либо прежде. Я видел его сжатые губы в лунном свете и чувствовал, как неудержимо дрожит рука на моем рукаве.

Так получилось, что вломиться все таки не пришлось. Обычно у меня было с собой несколько ключей, и разнообразие замков на наших задних дверях не было неисчерпаемым. В данном случае счастливая случайность позволила мне открыть дверь в кладовую. Но теперь я был более решителен, чем сам Делавойе, и не стал бы прибегать ни к каким грабительским ухищрениям, чтобы проверить его предвидение, не говоря уже о тайном предчувствии, которое формировалось у меня самого.

Для того, кто ходил от дома к дому в Поместье, как я, и знал наизусть пять или шесть планов, по которым строитель и архитектор вносили изменения, темнота не должна была быть помехой для неоправданного исследования, которое я собирался провести. Я знал дорогу через эти кухни и нашел ее здесь без ложных или шумных шагов. Но в холле мне пришлось бороться с мебелью, которая делает один интерьер столь же непохожим на другой, как и сами дома. У Аберкромби Ройлов было столько же мебели, сколько и у Делавойе, только другого типа. Она не была массивной и неподходящей, но слишком изящной и разнообразной, без сомнения, в соответствии со вкусом бедной жены. Я сохранил впечатление искусной простоты: эмалированная водосточная труба для зонтиков, расписные тамбурины и поддельные молочные табуретки, которые в те дни меня просто очаровывали. Но я, конечно же, забыл о высокой подставке для цветов за кухонной дверью, и она обрушилась, когда я ступил в мозаичный холл. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из нас вздохнул в течение нескольких секунд после того, как последний осколок разбитого горшка неподвижно лежал на плитке. Потом я чиркнул спичкой о штаны, но она не зажглась. Уво схватил меня за руку прежде, чем я успел сделать это снова.