Морис Леблан - Восемь ударов стенных часов

Он сел перед письменным столом и набросал письмо, которое протянул Ренину.

— Пожалуйста, передайте это письмо мадемуазель Эймар и скажите ей, что я умоляю ее простить меня.

Ренин не шевельнулся. Когда же молодой человек повторил свою просьбу, он взял письмо и разорвал его.

— Что это значит? — спросил Жан-Луи.

— Это значит, что ваше поручение я на себя не беру.

— Но почему?

— Потому, что вы поедете с нами.

— Я?

— Именно. Завтра же вы будете просить руки мадемуазель Эймар.

Молодой человек с некоторым презрением взглянул на Ренина. На лице его как бы отразилась мысль: «Вот человек, который ровно ничего не понял из всего того, что я ему рассказал».

Гортензия подошла к Ренину:

— Скажите ему, что Женевьева покушалась на самоубийство. Она непременно лишит себя жизни.

— Это бесполезно. Все произойдет так, как я говорю. Мы поедем все трое через час или два, а завтра же будет сделано предложение.

Молодой человек пожал плечами и засмеялся.

— Вы говорите с большой самоуверенностью!

— У меня есть основания для этого.

— Какие основания?

— Я вам сообщу одно из них, если вы согласитесь помочь мне разъяснить это дело.

— Какой смысл? С какой целью? — возразил Жан-Луи.

— С целью установить, что рассказанная вами история не вполне соответствует истине.

Жан-Луи возмутился:

— Верьте, что я не сказал ни одного слова неправды.

— Я плохо выразился, — очень мягко заметил Ренин, — вы, конечно, сообщили то, что считали правдой. Но, видите ли, правда не там, не то, что вы предполагаете.

Молодой человек скрестил руки на груди.

— Все же больше шансов, что я правду знаю лучше вас.

— Едва ли! То, что вы знаете, вы знаете из уст третьих лиц. У вас нет никаких доказательств. Нет их ни у госпожи д'Ормиваль, ни у госпожи Вобуа.

— Доказательств чего? — воскликнул Жан с нетерпением.

— Никаких доказательств того, что обоих младенцев перепутали.

— Как? Но это же факт. Обоих новорожденных положили в одну и ту же колыбельку. Никаких знаков отличия у них не было. Сестра милосердия не могла различить…

— Она так говорит…

— Что вы говорите? Вы, значит, обвиняете эту женщину?

— Я ее не обвиняю.

— Но вы же утверждаете, что она солгала! И с какой, позвольте вас спросить, целью? Она сама, как все подтвердили, была в полном отчаянии. А главное, какая у нее могла быть цель?

Жан-Луи был очень возбужден. В комнату неслышно вошли обе матери, которые подслушивали за дверью. Они прошептали:

— Нет… нет… это невозможно… Мы ее расспрашивали сто раз. Зачем ей было лгать?

— Говорите, говорите же, — стал требовать Жан-Луи, — объяснитесь! Изложите вашу точку зрения.

— Потому, — повысив голос, сказал Ренин, — что ваша правда неприемлема. Нет, подобные события случаются не так!.. Нет, судьба таких жестоких сюрпризов не устраивает! Уже и то необыкновенно, что, когда доктор, его лакей и горничная покинули дом, обе дамы вдруг одновременно почувствовали приближение родов. Не будем доверять всем этим изумительным совпадениям: этим лампам, которые не горят, этим свечам, которые тухнут. Нельзя допустить, чтобы акушерка могла прийти в такое смятение и так все перепутать. В ней, хотя бы она и была перепугана, должен был действовать профессиональный инстинкт. Я отрицаю, что она могла перепутать младенцев. Всегда остается в памяти какая-нибудь маленькая подробность, которая их отличает одного от другого. Я утверждаю самым категорическим образом, что сестра милосердия Бусиньоль не могла перепутать обоих новорожденных.

Князь говорил это с такой силой, с такой убежденностью, что все присутствующие невольно проникались его точкой зрения. Ему удалось поколебать у старух доверие к тому, что они считали правдой в течение четверти века.

Все окружили Ренина и стали с волнением спрашивать его:

— Значит, по-вашему, эта женщина знает? Она могла бы открыть нам тайну?

Он продолжал:

— Я ничего не предрешаю. Я говорю только, что поведение мадемуазель Бусиньоль является совершенно загадочным, и то, что она утверждает, не согласуется с истиной. Она что-то знает. Дело не в ее рассеянности, а в чем-то другом. Тайна, которая вас троих тяготит столько лет, находится в ее руках.

— Что же, вы утверждаете… — воскликнул Жан-Луи.

— Да, утверждаю! — горячо перебил его Ренин. — Я не видел всего этого события, но путем рассуждений, дедукции и логики ясно рисую себе всю картину. И я прихожу к выводу, что сестра милосердия Бусиньоль является обладательницей тайны, которая нам неизвестна…

Жан-Луи глухо проговорил:

— Она ведь жива!.. Она живет недалеко! Ее можно заставить приехать…

Тотчас обе матери закричали:

— Я еду. Я ее привезу.

— Нет, — возразил Ренин, — это неудобно.

Тогда Гортензия предложила:

— Хотите, чтобы я отправилась? Я беру автомобиль и вернусь с этой женщиной. Где она живет?

— В центре Кархэ, — сказал Жан-Луи — у нее там лавчонка. Шофер вам скажет… Все знают мадемуазель Бусиньоль.

— И особенно, дорогой друг, — заметил Ренин, — ни о чем ее не предупреждайте. Если она будет беспокоиться, тем лучше. Но не надо, чтобы она знала, зачем ее вызывают сюда. Это необходимо.

Тридцать минут прошли в полном молчании. Ренин ходил по комнате и осматривал прекрасную мебель, всю обстановку, картины, которые свидетельствовали о хорошем вкусе Жана-Луи, так как эта комната была именно его. Рядом же в комнатах старух царила полная безвкусица.

Ренин подошел к молодому человеку и прошептал:

— Они богаты?

— Да.

— А вы?

— Они пожелали, чтобы это имение принадлежало мне. Это меня вполне обеспечивает.

— Есть у них семьи?

— Сестры. У одной и другой.

— К ним они могли бы уехать?

— Да, они иногда об этом думали… Но… об этом не может быть и речи. Я боюсь, что ваше вмешательство испортит все дело. Я утверждаю еще раз…

В это время подкатил автомобиль. Обе старухи вскочили, готовые засыпать гостью вопросами.

— Предоставьте все мне, — остановил их Ренин, — и ничему не удивляйтесь. Ее надо испугать, ошеломить. Тогда она заговорит.

Из автомобиля вышла Гортензия. Она помогла выйти старой женщине, одетой в местный костюм.

Старуха вошла со страхом. У нее было птичье лицо с острыми чертами; маленькие зубки выступали вперед.

— В чем дело? Здравствуйте, мадам д'Ормиваль, — проговорила она, озираясь боязливо кругом. — Здравствуйте, мадам Вобуа!

Никто ничего ей не ответил. Ренин же вышел вперед и строго проговорил:

— Я вам сейчас сообщу, в чем дело, мадемуазель Бусиньоль. Но вслушайтесь в каждое мое слово. Дело серьезное!

У него был вид строгого судебного следователя, для которого вина обвиняемого очевидна.

Он продолжал: