Ян Ворожцов - Мотылек в бамбуковой листве

– Нет, не называл. Я ему и литровку-то продала, потому что он мне заявил – это вот, мол, Ефремову на поминки Тараса.

– Вспомни… умоляю, вспомни, Ульяночка, светоч ты мой благодатный в беспросветной ночи, с акцентом он говорил?

– А как тут понять? По-русски говорил… никакого акцента.

– Нет, Ульяночка, ты себя не убеждай, ты лучше припомни, может, он шепелявил, картавил, в нос говорил или что?

– Слушайте, Варфоломей Владимирович, у нас тут, – Ульяна себя красноречиво, звучно по шее указательным пальцем щелкнула, – у нас тут публика такая, да простит господи, у нас покупатели все шепелявят, заикаются, хрипят от пьянства!

– Да, пожалуй.

– Но вот у мальчика, который Ефремову бутылку брал, у него речь хорошая, вежливо он говорил со мной, как джентльмен…

– Бог с тобой, Ульяна.

– Ну как, сдала я экзамен, товарищ профессор?

– …ты фрукта опиши – физиономию, до волоска подробно, разглядывала ж, небось, личико-то миловидное, юношеское?

– Лицо худое, без жирного блеска, без воспалений всяких, кожа чистая, бледно-белая, лет ему пятнадцать-шестнадцать, глаза карие, кажется… светло-карие глаза и волосы русые.

– Ну, ты не портфолио для журнала мод составляешь, не на том внимание акцентируешь, Ульяночка, скажи-ка лучше, что необычное было во внешности… может быть, татуировка, травмы какие лица, переносица сломана, косоглазие, хромота, родимые пятна какие или одного-двух зубов недостает, если что глаз твой заприметил, мне любая деталь – как собаке кость!

– Нет, не припоминаю, простецкий парень оказался, ничего запоминающегося, таких пруд пруди у нас на районе.

– А ты не поинтересовалась, откуда он Ефремова знает?

– Куда уж там – у меня тут в обеденное время поток клиентуры. Пьющий у нас народ, Варфоломей Владимирович, безбожно пьющий. Это уже отдельная армия какая-то – все в алкоголики идут. Скоро аж по красной площади маршировать будут.

– В обеденное время, говоришь? Это в котором часу?

– Ну, между часом и двумя.

– Интересно. Значит, простецкий парень…

– Я так и сказала.

– И не показался он тебе возбужденным, нервным?

– А я что – ниже прилавка не заглядывала.

– Эрекция, Ульяна, не единственный критерий.

– Вы меня не смущайте.

– Ладно, образ мимолетный как вспышка молнии я выхватил из тьмы.

Ламасов выключил диктофон, убрал в карман, взял бутылку в пакете и издевательски-шутливо проговорил:

– …Вот, барышня, незадача у нас с вами получается, мы, значит, несовершеннолетним спиртное продаем?

– Для Ефремова ведь! Я ведь знаю, что он молодежь за продуктом присылает – а пусть побегают, чем сидят. Ну теперь везите меня в псарню свою гестаповскую, храбрый герр фюрер, я ведь первая преступница на районе! По мне следственный изолятор уже который год слезы льет – не нальется! Вот так и говори с вами…

– Да я шучу же, шучу! – побожился Ламасов.

– Смешно шутите, модест мусорский. Обижаете меня.

– Понахваталась ты, Ульяна, словечек от клиентуры своей. У вас телефон поблизости есть – а то мне бы скорый звоночек.

– А мы закрываемся с минуты на минуту, уже времени много.

– Ну-ну, не торопи события, Ульяна, время еще терпит.

– Пройдите за прилавок, телефон у нас здесь для разговоров.

Ламасов снял трубку, открыл блокнот и набрал номер.

– Надо вам еще что?

– Тишину и покой, Ульяночка. Т-с-с… Минуту.

– Кому звоните-то?

– Мужичку одному, Кузьмичу Эдуарду… Тихо. Ты поди, погуляй, не для чужих ушей разговор у нас напрашивается.

Варфоломей ждал ответа.

Откашливающийся голос прохрипел:

– Алле!

– Здравствуйте, я с Эдуардом Кузьмичом говорю?

– С ним… со мной, бишь.

– За поздний звонок извиняюсь, но не пугайтесь, меня зовут Варфоломей Владимирович Ламасов, я лейтенант милиции, звоню вам уточнить по поводу Акстафоя, Алексея Андреевича.

Голос недоуменный, вопрошающий, медленно понимающий:

– Акстафоя? А что Акстафой… погодите, вы из милиции?

– Да. Вы с Акстафоем знакомы?

– А его, сукина сына, что – того? – ну… тюкнули?

– Убили, хотите сказать? Нет, он жив-здоров.

– Я уж обрадовался, что на земле нашей православной чище стало – но нет, – ох, товарищ лейтенант, огорчаете меня!

– Значит, вы с Акстафоем знакомы.

– Да я эту погань, свинью, кровососа этого… вора, попрошайку жалкого, христарадника! Знаться не хочу с ним, тьфу-тьфу на таких людей, они не люди – а скоты, выкидыши порченые, лживое гнилье! Да и не знался бы ни с ним, ни с его женушкой. Оба хороши, обкорнали меня как барана, как овцу остригли, два кошелька им всучил по доброте душевной, божились и клялись, что в конце месяца вернут, рыдали мне в фуфайку, соплями да слезами уговаривали, а потом – ни слуху, ни духу ихнего паршивого, нечистого. Акстафой уволился от нас, теперь поди найди труса! Мне что ж, гоняться за ним?

Ламасов спокойно молчал.

Голос прервался, умолк, замешкался:

– А вы, говорите, лейтенант… как вас?

– Ламасов, Варфоломей Владимирович я.

– Да, Варфоломей Владимирович. Вы по какому вопросу?

– Собственно, я только поинтересоваться хотел по поводу Акстафоя.

– А что я ему… что он? Нет у меня для него слов лестных!

– Понимаю. Вам, например, какую сумму Акстафой должен?

Кузьмич, казалось, только и дожидался, что кто-то спросит:

– Они со своей женушкой затасканной, мымрой, меня на сорок пять тысяч раскрутили, дважды им давал, выудили из меня две зарплаты, чтобы ей штрафы гибэдэдэшные оплатить, по крайней мере, так мне они навешали, а кто знает, на что деньги ушли – может, на кайф какой, на наркотики, верно? Жуть, что Акстафой ваш, что жена его – простофиля, в сексе ходит надушенная, наодеколоненная, да и он как олух, воры! Вот теперь зажимают денежки мои – как хохлатая яйцо! Что ж их, люди знакомые содержать должны, паразитов этих, эту грязь в обличье человеческом? Все пахать должны на них, скажите мне! Ради чего они землю нашу топчут, марают своими похабщинами, что из детей их получится? По какому праву они отцами и матерями становятся? Кто им дозволение выписал? Вот вы мне скажите! У них отнять надо… отрезать, стерилизовать, оскопить, кастрировать как собак надо! Пользы от них – как от греха первородного!

Ламасов с серьезным видом покивал.

– Нет у меня охоты, Эдуард, на такие философские темы полемизировать, да и не в моей компетенции вопросы эти…

Но Кузьмич гнул свое:

– …надо было мне под видеозапись с них клятвенную брать у нотариуса! Но житуху я ему попортил, на рану соль насыпал, как оно в народе говорится, репутацию его подгноил, теперь от него люд честный шарахается как от черта прокаженного в разодранной рубахе, только завидят – бегом прочь! Потому как знают люди, уж если Акстафой с разговорами вдруг лезет к тебе после молчания продолжительного, то, в конце концов, даже если издали зайдет, то под финал – денег выклянчит обязательно! Это натура у него такая, а мне даже стыдно было бы и денег-то у него взять – я ж чувствую, что такие, как Акстафой, ничего своего не отдают. Одолжится он у другого Иванушки, так и будет круговорот крови циркулировать у должника врожденного, наследственного, одни долги другими долгами гасит – а долгов меньше не становится, но ему хоть бы хны!