Олег Бойко - Ничего личного

– Подождите, если не трудно… Взять чего-нибудь в магазине?

– Э-э-э… Если только пива пару банок…

– Ладно.

Я отключился.

Взглянув еще раз на едва различимую в темноте фотографию Вероники, я поднялся с лавочки и, положив руку на холодный мрамор, простоял так еще с минуту. Потом повернулся и побрел обратно. Сквозь кладбищенскую темноту.

Быстро прошагал по кипарисовой аллее и той же бетонной дорожкой, которой пришел, спустился к автобусной остановке. Спросил у кого-то из поздних прохожих, когда будет автобус, и, узнав, что у меня в запасе есть еще несколько минут, перешел на другую сторону улицы, где над входом в маленький поселковый магазинчик тускло мерцала вывеска «ПРОДУКТЫ».

Внутри был самый настоящий Советский Союз – широкий прилавок, за которым стояла дородная тетка в переднике, а позади нее до потолка высились витрины, уставленный всем, что было в продаже: крупы, консервы, соленья в банках, алкоголь, кондитерские изделия и хозтовары. Когда я вошел, она бросила на меня недовольный взгляд. Видимо, уже собиралась закрывать магазин.

Передо мной был еще один покупатель – высокий и широкоплечий, но ссутулившийся мужчина в потрепанном военном бушлате, перед которым продавщица выставила на прилавок бутылку водки. А он тем временем медленно складывал в пакет какие-то консервы, буханку хлеба, банку кабачковой икры и три пачки сигарет.

– Валера, это в последний раз… Ясно? – едва слышно процедила она сквозь зубы, чуть покосившись на меня.

– Все отдам до копейки… – ответил он ей хриплым голосом, оправляя в пакет бутылку. – Ты ж меня знаешь. Вот получу пенсию и сразу же принесу…

– Ой, иди уже, горе мое… только закусывай, как следует! – махнула она рукой и переключилась на меня. – Вам чего, молодой человек?

Я чуть подвинулся в сторону, чтобы пропустить отоварившегося в долг мужчину, и уже было открыл рот, чтобы попросить пива и чего-нибудь еще, как вдруг наши с бывшим воякой взгляды встретились, и мы замерли, уставившись друг на друга…

– Валерий Михайлович?

– Хм… Вот так встреча…

Казалось бы, уже взрослый мужчина, а у самого вдруг сердце в пятки ушло от испуга. Сегодняшний день подбросил мне очередной сюрприз в виде отца Вероники, которого я в последний раз видел именно в день похорон тринадцать лет назад, как раз когда он пообещал убить меня, если еще раз встретит. И вот я стоял перед ним на ватных ногах, беспомощно хлопал глазами, а он просто смерил меня взглядом с головы до ног, еще раз хмыкнул и спросил:

– Какими судьбами?

– Э-э-э… Случайно… Проездом… – слова как-то не хотели складываться в предложения. – Вот, заехал… Веронику… проведать…

– Торопишься?

– Да нет вроде…

– Поболтаем?

– Давайте…

– Валь! – не оборачиваясь к ней, обратился он к продавщице. – Дай еще одну в долг!

Но я, перехватив ее очередной недовольный взгляд, вставил:

– Я заплачу!

– Вот еще! – тут же запротестовал отец Вероники. – Я сам могу за себя заплатить! Но не сейчас! Так что, Валя, давай еще одну, и мы пошли…

– Ох! – продавщица устало покачала головой, снова смерила меня враждебным взглядом, и с шумом поставила на прилавок вторую бутылку.

Вот так, неожиданно для меня самого, планы на вечер резко изменились.

Мы вышли из магазина и я, проводив взглядом автобус, на котором должен был вернуться, поплелся за отцом Вероники совсем в другую сторону. По узкой освещенной редкими тусклыми фонарями улице, между высокими заборами, через которые над дорогой свешивались ветви садовых деревьев. Туда, где почти у самой реки, если мне не изменяла память, был их дом – одноэтажный деревянный, если не считать каменного цоколя, светлый, с ухоженным садом за невысоким заборчиком из деревянных колышков, до которого я в школьные годы неоднократно провожал Веронику.

Почти всю дорогу мы молчали. Я только быстро позвонил Виталику, чтобы они с бабулей все-таки не ждали меня к ужину. Причину резкого изменения своих планов я называть не стал, а просто сказал, что буду, скорее всего, очень поздно.

А сам, пока мы шли, мучил себя глупыми мыслями о том, не собирается ли отец Вероники выполнить свое обещание, данное тринадцать лет назад. Богатое воображение, конечно же, стало рисовать страшные картины того, как в конце улицы он вдруг резко оборачивается, сшибает меня с ног, скручивает руки и волочет в сарай на заднем дворе, где обессилевшего от страха бросает на земляной пол перед обтесанной со всех сторон огромной колодой для колки дров… а потом берет в руки топор, непременно ржавый, и… Бр-р-р – мурашки по коже… Конечно же, он не собирался делать ничего такого.

Тем временем мы пришли. Вот только за прошедшие годы та светлая картинка, которая, как мне казалось, навсегда останется в моей памяти, очень сильно потускнела. Я даже пожалел, что согласился пойти с отцом Вероники к ним домой.

Настолько все было плохо.

Деревянный штакетник покосился и местами держался только потому, что опирался на непроходимые заросли, в которые превратился некогда светлый и ухоженный сад. Калитка была не заперта, а за воротами, прямо перед домом, на кирпичах стояла поржавевшая «Нива» с поднятым капотом. Кругом на бетоне и в траве были разбросаны инструменты, запчасти, бутылки, смятые жестяные банки и прочий хлам. И дом, превратившийся в жалкую лачугу, не крашенный, по-видимому, много лет, с покосившимся крыльцом и мутными немытыми окнами, производил поистине гнетущее впечатление.

Но приглашение уже было принято, и поворачивать назад было поздно. Впрочем, я редко поворачиваю назад, даже если это может мне навредить – странная баранья упертость. Единственное, о чем я подумал, это как отнесется мать Вероники к моему появлению на пороге их дома. Тогда я впервые после нашего короткого разговора в магазине нарушил молчание и спросил:

– А Надежда Игоревна не будет против того, что я… это…

– Она умерла, – коротко ответил отец Вероники, даже не обернувшись.

Он поднялся по ступенькам на крыльцо, отворил дверь и, включив внутри свет, позвал за собой.

Я вошел. Внутри все было еще хуже, чем снаружи.

Немытый пол, затоптанные половики, затертые и местами оборванные обои на стенах, облупившийся потолок. Кругом не просто беспорядок, а самый настоящий хаос. Обветшавшая мебель. Шкафы с покосившимися и оттого не закрывающимися дверцами. Разбросанные по всему дому вещи, одежда, вперемешку домашняя и уличная обувь, грязная посуда, газеты и обрывки каких-то бумаг, скомканные пакеты из продуктового магазина, горы пустых бутылок и жестяных банок. Сотни окурков, затушенных в приспособленные под пепельницы пустые банки, кружки или просто тарелки с заплесневелыми остатками еды. А поверх всего толстый похожий на войлок слой пыли и тусклый налет безысходной тоски. Так что порядок здесь можно было навести, видимо, только огнеметом.