Екатерина Дорофеева - Тебя зовут Макс

Мои раздумья прервал резкий рывок за ноги. От неожиданности и боли я чуть не вскрикнул. Волоком мой мешок потащили за дверь. Голова билась о бетонный пол, сердце вырывалось из груди, перед глазами спиралью расплывались черные круги. Сейчас я, кажется, потеряю сознание. Может к лучшему. Боль в голове становилась нестерпимой. Ступеньки… Одна… Две… До пяти сосчитать не успел. Сознание провалилось в пустоту.

ГЛАВА 3

Говорят, если ты проснулся и у тебя ничего не болит, значит, ты умер. У меня болело абсолютно все. Умереть, наверное, было проще, но я жив. Тело пробивал ужасный озноб: видимо, время, проведенное на холодном полу в подвале, не прошло бесследно. Перед глазами пронеслись последние часы моей жизни. Вспомнить что-либо еще я не мог, да и попросту не имел на это ни сил, ни желания. Рядом трещал костер и стоял невыносимый запах помойки. Я открыл глаза и, насколько это было возможно, огляделся. Подо мной был какой-то грязный матрас, а на мне старая рваная фуфайка. Чувство брезгливости смешалось с благодарностью: все же сейчас я был в меньшей опасности, чем тогда, в подвале. Можно было искать силы для борьбы за собственную жизнь.

– Очнулся? Видно сильно жить хочешь. Дружков твоих крысы доедают, а ты счастливчик.

– Где я? – просипел я совсем незнакомым мне голосом и закашлялся так, что все мои внутренности стали выжигать меня изнутри.

– Где? Ха-ха! Да ясно где – на свалке городской. Рассказывай, кто ты и откуда. Почему тебя в мешке сюда привезли. Я, хоть и бомж, но мужик правильный. Увижу, что врешь, сдам тебя в государственную организацию по назначению…

– Я ничего не помню. Сам бы рад узнать хоть что-то. Мне сказали, что меня зовут Макс… Не знаю… Не уверен, что это так.

– То есть, как так? Совсем ничего? Хм… Ладно, отдыхай. Чай тебе сейчас сделаю. Макс, значит Макс. Я Данила Васильевич. Можешь Данилой звать. Или Васильевичем. Я не гордый.

– Спасибо, Василич…

– Да я то, что… Тимура благодари. Он тебя нашел.

– Кто такой Тимур?

Василич засмеялся, но ничего не ответил, только тонко просвистел беззубым ртом. Послышались чьи-то быстрые шаги… Нет, бег на четырех лапах…

– Волк?!

– Волкособ, – сказал Василич и ласково потрепал за ухом большую серую голову, – прибился ко мне, умный чертяга. Да ты его не бойся. Если зла в тебе нет – не тронет.

Тимур медленно подошел ко мне. Сердце бешено колотилось. Встать я не мог. Чувство беззащитности перед серьезным зверем застало меня врасплох. Между тем, пес наклонился к моему лицу и осторожно его обнюхал. Странно, но от его дыхания я расслабился. Казалось, вся моя прежняя жизнь была связана с собаками. Тимур сел рядом и стал внимательно в меня вглядываться. Готов поклясться, что в этот момент на меня смотрела не собака. Его глаза скорее напоминали взгляд старца – доброго, умного и строгого. Пес снова наклонился ко мне, лизнул щеку и улегся рядом.

– Хм.. – нарушил молчание Василич, который до сих пор не сводил взгляда с Тимура, – тебе бы не поверил, но своей собаке не верить не имею права. Он мне жизнь спас прошлой зимой. Из-подо льда меня вытащил. Если Тимур тебя признал, то и я не сомневаюсь, что ты человек хороший.

Я изобразил на лице подобие легкой улыбки, поскольку сил не осталось совсем. Воздух вокруг меня стал густым и тягучим. Было тяжело дышать.

– В больницу тебе надо. Умрешь. Вся голова разбита. Видно, крови потерял много. Да и легкие твои воспалились. На дорогу нужно. Там «скорые» часто катаются, поймаем какую-нибудь. Телефона, сам понимаешь, нет.

– Не дойду я… Василич, не жилец я.

– Я тебе дам – не жилец! Мы с Тимуром тебя не для этого нашли. Ты богом целованный, не гневи его.

Василич поднес к моим губам грязную кружку, с каким-то странным напитком, очень отдаленно напоминающим чай. Я сделал глоток, потом второй, третий. Понял, что еще могу побороться, Василич прав.

– Василич, как ты здесь оказался? Ну…на свалке? Если не хочешь, не отвечай.

– Да отвечу, что ж уж… Дочь меня из квартиры выгнала. Сам виноват. Одиноко было после смерти жены, пил много…

– Как так – дочь? Не верю. Бывает такое?

– О, мой друг, в жизни и не такое бывает.

Я внимательно оглядел своего спасителя. Волосы грязные, но аккуратно уложенные. Борода подстрижена. Ботинки, старые, но, странным образом, начищены до блеска. Он говорил, что с прошлой зимы здесь. Бомж. Но не тот бомж, который вызывает отвращение, от которого пахнет перегаром, а какой-то другой, интеллигентный что ли…

– Василич, а если в Суд? Ну, ты же, в конце концов, гражданин своей страны, должно же государство тебя защищать.

– Ха-ха-ха! – снова засмеялся Василич, – государство может и должно, да не обязано. У меня даже паспорта нет. Да и пустое все это. Не стану я с дочерью судиться.

– Да это разве дочь?! Она ж тебя из собственного дома выставила! Василич, очнись!

– Ты меня жить не учи. Сказал – не стану. И дочь мою не обижай. Я ее люблю. Обиды на нее не держу. Говорю тебе – сам виноват. Знаешь, я ведь помню, как она совсем маленькая бегала…Худенькая такая…Косички тоненькие… Однажды собака ее дворовая напугала. Так она ко мне подбежала, в руку мою вцепилась, дрожит вся… До сих пор помню, как вчера было…

Я молчал. Василич в очередной раз меня удивил. Ничего не помня из своей прошлой жизни, я точно знал, что людей с таким большим сердцем не так-то просто встретить. Василич украдкой смахнул слезу.

– Внучку бы увидеть, хоть одним глазком. Ей пять лет уже. Маринкой зовут. Да видно не судьба… Пошли. Дорога рядом. Соберись, мужик. Ты должен жить. Поверь. Как бы плохо ни было, а жизни радоваться надо и бороться за нее.

Я заставил себя встать. Тимур, незлобно порыкивая, настырно толкал меня носом в спину. Я положил ему руку на холку и слегка потрепал.

– Спасибо, друг. И тебе, Василич, спасибо. Даст Бог, еще увидимся.

– Это ты сейчас так говоришь – увидимся… Кому нужен старый бомж и его собака? Тебя сейчас в больничке подштопают, родных найдешь и забудешь все, как страшный сон. Живи, сынок. Ну, а если помянешь нас когда добрым словом – и то хорошо. Значит не зря все. Да, и вот еще что…

Василич покопался в кармане, достал оттуда две бумажки по пятьсот рублей и протянул мне. Я заплакал. Стыдно было плакать – мужик все-таки, но остановиться не мог. Понимал, что тысяча рублей – это все его богатство, которое он готов отдать мне – совершенно незнакомому ему человеку.

– Василич, не надо. Оставь, тебе нужнее.

– Бери, не обижай старика. За мной грехов много. Считай, что один из них я сейчас с этой тысячей на прощение меняю… Ты только не думай, эти деньги не ворованные. Я их честно заработал. Огороды копал весной у дачников. Пить я давно уже бросил. К еде непривередлив, да и бесплатные обеды в парке раздают. Все будет хорошо. Бери.