Росс Макдональд - Насмешливый лик Смерти

― Неужели она вам сказала?

― О нет, даже не намекнула. Я догадался. У меня чутье. Конечно, была подсказка.

Его полированный ноготь указал на верх карточки. Уна написала в графе домашний адрес: Голливуд, отель «Рузвельт». В счете было всего три отметки: апартаменты ― 12 $, уплачено вперед, телефон ― 3,35 $ и обслуживание ― 2,25 $.

― Она не пробыла здесь и дня, ― сказал я тоном педанта, ― не слишком ли много за телефонные разговоры?

Его маленькие усики вздыбились к ноздрям, как будто он их ненароком вдохнул.

― О нет. Все абсолютно точно. Это был один разговор, междугородний, с указанием вызываемого лица. Я сам принимал заказ.

― Ведь это не ваша обязанность.

― Вообще-то не моя. Но дневной оператор уходит в пять, а ночной задержался. Я находился у пульта, когда позвонила миссис Ларкин.

― В пять часов?

― Может, в одну-две минуты шестого. Я просто сидел перед пультом. Меня всегда притягивали пульты.

― Вы уверены, что это была миссис Ларкин?

― О, абсолютно. У нее уникальный голос. Она актриса, характерная актриса?

― Вы страшно проницательны, ― сказал я. ― Характерная актриса и характерная женщина. Трудно поверить, что она потратила столько денег на один звонок.

― Спросите ее! ― Он был задет за живое. ― Пойдите и спросите.

― Миссис Ларкин не любит обременять себя подобными житейскими проблемами. Она наняла меня, чтобы я ее от них ограждал. Конечно, если она звонила в Детройт, тогда я понимаю.

― В Ипсиланти, ― с энтузиазмом подхватил он. ― Она звонила в таверну «Текумсех» в Ипсиланти. Это ведь под Детройтом?

Я наморщил лоб.

― Постойте, кого же миссис Ларкин знает в Ипсиланти?

― Его имя Гарбольд. Она вызвала человека по имени Гарбольд. ― Энтузиазм маленького администратора начал испаряться. Он опустил взгляд на вазу с васильками, будто заподозрив, что в них могут скрываться ядовитые насекомые.

― Конечно. Гарбольд. Почему вы сразу не сказали? Тогда все нормально. Миссис Ларкин заплатит по счету. ― Я накарябал свои инициалы внизу карточки и проворно ретировался.

Уна оказалась проворнее. Я постучал в дверь. Ни ответа, ни привета. На меня накатило такое чувство, будто я сам исхитрился шарахнуть себя резиновым молотком в основание черепа.

Дверь оказалась незапертой. Леопардовое манто исчезло со спинки стула. Спальня и ванная комната были чисты, как стеклышко. Я улизнул так же, как Уна, через пожарный выход.

В переулке за отелем я наткнулся на женщину в шали и подметающей землю черной юбке, копавшуюся в раскрытом мусорном контейнере. Она подняла на меня глаза в паутине морщин.

― Здесь не проходила дама? В пятнистом манто?

Старуха вытащила из своего беззубого рта обмусоленную красную кость.

― Si, ― наконец сказала она.

― Куда она пошла?

Старуха указала направление костью. Я сунул в ее иссохшую руку несколько монет.

― Muchas gracias, senor. ― Ее черный индейский взгляд словно проник из глубины веков, как свет звезды, умершей тысячу лет назад.

Переулок привел меня к гаражу отеля. Миссис Ларкин выехала несколько минут назад. У нее новый «плимут». Нет, номеров они не записывают. Может быть, она оставила свои координаты в администрации. Справьтесь там.

Я взобрался по бетонному пандусу в бензинных разводах на тротуар и в нерешительности остановился на парапете. У меня не было ни клиентки, ни достаточной информации, ни денег. Сожаление о стодолларовой Униной купюре уже сосало меня, подобно маленькой ненасытной пиявке. Толпа переливалась, как калейдоскоп, в котором я никак не мог зафиксировать рисунок.

Это была вечерняя субботняя толпа. Рабочие в джинсах и клетчатых рубашках, солдаты в формах, мальчишки в ветровках слонялись поодиночке, парами и группками среди женщин всех возрастов и окрасок. Кислолицые дамочки в шляпках тащили на буксире мужчин в деловых костюмах. Фермеры в ботинках на негнущихся подошвах грузно переваливались, опираясь на своих пожухших от солнца жен. В мигающих желтых огнях перекрестка длинные сверкающие лимузины теснили и обгоняли передвигающуюся на колесах разношерстную мелюзгу. Моя машина все еще стояла во дворе мотеля «Горные красоты». Я нырнул в толпу, и она понесла меня на юг, к автостраде.

Перейдя автостраду, я заметил на углу табачный магазинчик с телефоном-автоматом. Под вывеской четверка мексиканских юнцов наблюдала за течением жизни. Они стояли рядком, как цапли, зацепившись каблуками за подоконник витрины и сверкая флюоресцирующими носками из-под завернутых джинсов. За их спинами красовалась бессмысленная надпись: «Держите ноги на тротуаре, пожалуйста».

Я вырвался из толпы и прошел через магазинчик к телефонной будке. Три таксиста у задней стойки играли в кости. Я отыскал в телефонном справочнике номер доктора Сэмюеля Беннинга и набрал его. На другом конце провода телефон прозвонил двадцать раз. Моя монетка выпала, звякнув, как серебряный доллар.

Когда я был у самой двери, мимо окна в южном направлении прошла женщина. Четверка юнцов проделала отрепетированный трюк. Крайний толкнул своего соседа прямо на проходящую. Тот, обретя равновесие, взъерошил волосы третьему, а третий в свою очередь ткнул в живот четвертого. Они столпились у входа, давясь от натужного смеха.

Я пробился наружу. Женщина с презрением оглянулась. Хотя она сменила серый полосатый халат на белую блузку и юбку, я узнал ее лицо. Это была пышная темноглазая красотка, которая указала мне приемную доктора Беннета. Потрясающее совпадение.

Красотка удалялась, помахивая черным хвостом и мягко колыхая бедрами. С тяжелым чувством я последовал за ней. Своей целеустремленностью эта молодая женщина напомнила мне Люси, хотя она была широкая и приземистая, а Люси тоненькая и длинноногая. Она уверенно шагала, направляясь туда, где я впервые увидел Люси. Когда она пересекла улицу и вошла в кафе «У Тома», мне стало еще тяжелее.

У входа она помедлила, вглядываясь в зал, и двинулась к одной из дальних кабинок. Там спиной к двери сидел человек. Его шляпа-панама возвышалась над низкой перегородкой. При виде дамы он поднялся, застегивая рыжий верблюжий пиджак, и радостно наблюдал, как она втискивает свои пышные телеса между столом и стулом. В порыве обожания он стянул панаму и пригладил свою красную шваброподобную шевелюру белыми толстыми пальцами. Это был Макс Хейс, во всей красе.

Я подошел к стойке бара, занимавшего всю левую половину кафе. Кабинки вдоль противоположной стены были заполнены, а бар кишел субботними завсегдатаями: солдатами и горластыми черными девчонками, слишком юными для подобного заведения, женщинами средних лет в перманенте, стариками, в тысячный раз переживающими молодость, проститутками с мутными глазами, обслуживающими пьяных рабочих, и одинокими беглецами из верхней части города, топящими в вине свое «я», чтобы народилось другое. За стойкой здоровенный грек в переднике отпускал спиртное и наркотики с неизменной меланхолической улыбкой.