Джон Карр - Под покровом ночи

Вотрель повернул в ладони плоские серебряные часы, внимательно посмотрел на циферблат и сообщил:

— Ровно двадцать пять минут первого.

— Точно такое же время и на моих, секунда в секунду. — Банколен обернулся ко мне: — А на твоих?

— Двадцать четыре с половиной минуты.

Банколен нахмурился:

— Хорошо. Далее, месье Вотрель. Вы можете сказать, где вы находились в половине двенадцатого — в то время, когда месье де Салиньи вошел в карточную комнату?

— С погрешностью в несколько секунд могу, месье. — Вотрель помолчал, затем неожиданно разразился хохотом. — Представьте, в это время я находился в холле и разговаривал с вашим детективом. Я провел с ним около восьми минут, после чего на его глазах прошел в салон, где Луиза представила меня вам.

От плохо скрытой наглости ответа Банколен едва не потерял самообладание. Справившись с собой, он во второй раз попросил доктора Графенштайна дернуть шнур звонка.

В дверях с важным видом, потирая крупный нос, появился Франсуа.

— Да, месье, этот джентльмен стоял там со мной; — подтвердил тот. — Я занял свой пост, за пять минут до нашего знакомства, и сидел в кресле перед дверью в курительную, когда он подошел ко мне, предложил сигарету и спросил: „Вы не можете сказать мне, сколько сейчас времени? Кажется, у меня отстают часы“. — „Я знаю наверняка, месье, — ответил я, — что у меня точные часы, — сейчас половина двенадцатого. Однако мы можем сверить их с часами на лестнице“. — Франсуа перевел дыхание, бросив на нас быстрый проницательный взгляд, и продолжил: — Мы подошли к лестнице прямо напротив входа в карточную комнату. На часах было столько же, сколько у меня. Он поставил на своих часах правильное время, и мы стояли там и разговаривали…

— Следовательно, — перебил его Банколен, — вы находились прямо перед дверью из холла в карточную комнату в тот самый момент, когда месье де Салиньи вошел туда из салона?

— Да. Он стоял со мной — я имею в виду месье Вотреля — больше пяти минут, а потом прошел в салон. Я оставался у подножия лестницы…

— И все это время вы следили за этой дверью?

— Бессознательно, месье, но следил. Я стоял спиной к лестнице.

— Тогда вы уверены, что никто не входил и не выходил этим путем?

— Совершенно уверен, месье… Я стоял там, когда подошел стюард с подносом, — наверное, он уже рассказал об этом, — и был у него прямо за спиной, когда он вошел в комнату. Я увидел тело вместе с ним. Я не отходил от двери, пока вы сами не пришли с другой стороны, как вы помните. И даже после этого я не сводил с нее глаз. Никто не выходил! Это все.

Банколен подпер рукой подбородок. Во время допроса Вотрель выказывал беспокойство — постукивал моноклем по подлокотнику, раздраженно ерзал. Его глубокие морщины растягивались в злобную усмешку, обнажающую редкие зубы и заставляющую топорщиться узкие усики, длинные ноздри подергивались. В глазах сверкнуло злорадство. Что это было — реакция на скуку или облегчение? Вкрадчиво, со злорадной усмешкой, он заявил:

— Разумеется, вы вольны вообразить, что часы были подведены.

— С настенными часами ничего не было подстроено, а наручные и у меня, и у моего друга идут нормально. Это я уже проверил, — отозвался спокойно Банколен.

— В таком случае, полагаю, я свободен? Осмелюсь напомнить, мадам требуется внимание, и я буду рад отвезти ее домой…

— А где сейчас мадам?

— Думаю, в дамской гостиной, при ней служанка.

— Полагаю, — криво улыбнулся Банколен, — вы не повезете ее домой к месье де Салиньи?

Вотрель воспринял вопрос очень серьезно. Он вставил монокль в глаз и с жаром ответил:

— Нет, разумеется, нет! Я отвезу ее в гостиницу, где она останавливалась до этого, на авеню дю Буа. Если понадобится мой адрес, — он извлек портмоне, — вот моя визитная карточка. Буду рад подарить вам ее дубликат, — вежливо сказал он, — в любое время, в будущем, когда у вас снова появится желание нанести оскорбление, как вы сделали это сегодня.

Одернув костюм, он встал и выпрямился во весь свой громадный рост, надменно вздернув верхнюю губу, отчего опять стали видны его редкие зубы. Монокль в глазу торжествующе отблескивал, и весь его вид словно говорил: „Попробуйте ответить на такое!“ Это было равносильно тому, как если бы он спокойно швырнул перчатку в лицо Банколену. Я увидел, как опасно сверкнули глаза детектива. Задумчиво держа в пальцах визитную карточку, шеф полиции наморщил лоб и внимательно посмотрел на Вотреля.

— Возможно, месье будет разочарован, — с преувеличенной вежливостью ответил он. — Может быть, опыт месье не позволяет ему знать о том, что правила дуэли, к сожалению, предусматривают право противника также вооружиться шпагой? — Его спокойный, невозмутимый взгляд встретился с остекленевшим взглядом Вотреля.

Так они стояли друг против друга, разделенные столом, несколько напряженных мгновений, как будто между ними происходила молчаливая и невидимая для постороннего наблюдателя схватка. Графенштайн выронил трубку. Та не замедлила разбиться о камин. Доктор повернул голову на стук, и я увидел, как он растерянно переводит взгляд с одного на другого. Эдуар Вотрель больше ничем мне не запомнился, хотя, бог видит, у меня есть причины помнить его — хотя бы тот самый момент, когда он стоял в своем превосходно сшитом костюме, из нагрудного кармана которого аккуратно высовывался уголок белоснежного платка, а от него самого исходил аромат сиреневого лосьона. И все же, думаю, реакцией на явный намек Банколена на его причастность к убийству были подергивание его губ и подрагивание монокля. Причина тому постепенное, тяжелое осознание, что в который раз кто-то разгадал в нем труса.

Разумеется, Вотрель великолепно справился с этим ударом. Буквально через мгновение он вновь стал бесстрастным, довольным и наглым. Но от всей его внешности, от лоснящихся волос до сверкающих туфель, веяло безнадежностью человека, который не раз терпел поражение.

Вотрель нашел в себе силы рассмеяться и насмешливо произнести:

— Следовательно, вы считаете меня убийцей?

— Нет, — пожал плечами Банколен, — в настоящее время не считаю. Предположительно каждый может оказаться убийцей, но нельзя ожидать, чтобы каждый был прорицателем или колдуном… Я только задаю вопросы. — В подтверждение этого он неожиданно спросил: — Скажите, месье Вотрель, месье де Салиньи говорил по-английски?

— Рауль?! Очень любопытный вопрос. Рауль был истинным спортсменом, но и только. Он был фехтовальщиком, великолепным теннисистом — у него была подача, которую Лакост и то отражал с трудом, — и самым лучшим наездником в скачках с препятствиями. Правда, — веско добавил Вотрель, — он получил серьезную травму, упав с лошади, отчего у него очень пострадали рука и позвоночник. Ему даже пришлось обратиться к иностранному специалисту. Помните, это чуть не помешало свадьбе. Да, безусловно, он был выдающимся спортсменом. Но он редко открывал книгу. Что за чушь! Рауль говорит по-английски! Единственные английские слова, которые он знал, — это гейм и сет.