Жорж Сименон - Четыре дня бедного человека

— Мне кажется, что мы с твоей женой нашли общий язык.

Сейчас, спустя три года, Франсуа с удовольствием вспоминает, до чего осмотрительно и ловко он вел себя тогда, хотя, начиная новую жизнь, ничего, можно сказать, еще не понимал. Позднее он удивлялся, откуда у него взялось столько уверенности в себе. Он был невозмутим, не нагличал, и хотя чувствовалось, что еще совсем недавно ему приходилось рассчитывать только на себя, на этот раз он тут не для того, чтобы выклянчивать мелкие подачки и умолять о помощи. Правда, перестань Марсель упорно демонстрировать свой профиль да повернись к брату, он увидел бы, что на протяжении всего разговора у Франсуа все время вздрагивали губы.

— Ты, вероятно, знаешь, что я издаю газету?

— Я даже знаю, что она называется «Вестник Сен-Жермен-де-Пре», и прочел первых два номера.

— Буссу, которого я поставил во главе ее, разумеется, не орел, но тем не менее старый журналист, профессионал. Вчера я звонил ему насчет тебя. Ты, конечно, представляешь, что такое предвыборные газеты. Как только выборы прошли, они перестают выходить. Ну и, естественно, там не надорвешься, особенно на редактировании.

Франсуа невозмутимо молчал, и это нервировало Марселя.

— Буссу, разумеется, рад, что ты ему поможешь. Он рассчитывает, что ты возьмешь на себя хронику и время от времени будешь писать статьи. Ты ведь не собираешься их подписывать своей фамилией?

— Само собой, нет.

— Я тоже считаю, что так будет лучше. Нельзя забывать, что ты мой брат и мы носим одинаковую фамилию.

— Я тоже думал об этом. И как раз поэтому считаю, что все надо сделать иначе.

— То есть?

— Все равно станет известно, что я твой брат и работаю в газете. А ты человек богатый, на виду. Я не собираюсь отрицать достоинств Буссу, которого пока не знаю, но он же всего-навсего третьеразрядный журналист. Кое-кому может показаться странным, что твой брат работает под его началом.

— Но я не представляю, как мы можем это изменить.

— Рене, должно быть, говорила тебе, что в одном месте мне предлагают издавать газету и я пока что не отказался. Предложение крайне соблазнительное: там я буду делать газету целиком по своему усмотрению.

Мне дается карт-бланш.

— Буссу ни за что не согласится на ущемление своих прерогатив.

— В выходных данных он значится главным редактором, но издатель там не указан.

— Издатель я.

— Вот я и сниму с твоих плеч эту заботу. Разумеется, я буду действовать в соответствии с твоими директивами и ничего не предприму, не посоветовавшись с тобой.

Убежден, что Рене так все и поняла.

— Вы с ней входили даже в такие детали?

Ага, значит, она ему рассказала далеко не все.

— Нет, конечно, не во всех подробностях. Я как раз собирался поговорить с ней обо всем этом.

— В этом нет необходимости. Рене ведет светскую жизнь. Сейчас она, должно быть, на пляже, и к завтраку я ее не жду. Мы встретимся с ней на скачках, а вечером…

— Отлично, я как раз собирался сходить на скачки.

Франсуа выиграл партию, причем без запугиваний и угроз. Побывал он и на скачках. Боба оставил в казино — там как раз был детский праздник. Впервые в жизни он оказался на ипподроме, где собиралось блистательное общество. Чтобы войти, пришлось купить билет на трибуну.

Уже сама обстановка возбуждала Франсуа. Пока что он не видел смысла в перемещениях толпы, но сразу обнаружил трибуну, где стояли всевозможные знаменитости и большинство мужчин были в светло-серых цилиндрах, какие сейчас можно увидеть только на старинных гравюрах.

Играть Франсуа не стал, потому что не знал еще правил тотализатора. Не понимал, что означают цифры, непрерывно сменяющиеся на огромном табло, что выкрикивают люди, продающие желтые билетики. Рене он нашел у тысячефранковой кассы, она была в шляпке с широкими полями, легкой и прозрачной, как крылья стрекозы. Да, Рене была хороша собой. И знала это. На руках у нее сверкали браслеты с бриллиантами. Неподалеку в тени дерева стоял Марсель и беседовал с каким-то багроволицым толстяком.

— Добрый день, Франсуа!

Он поцеловал Рене руку. Тогда он еще не знал, что под открытым небом руки женщинам не целуют. Но, вероятно, дочь старого Эберлена тоже не знала этого, так как явно была польщена.

— Марсель только что мне сказал, что утром встретился с вами. У нас тут такая суматошная жизнь, что мы с ним и видимся-то редко. Вы уже попытали счастья?

— Я не игрок, — на всякий случай сказал Франсуа.

— А я страшно азартна. Значит, вы никогда не играли на скачках? Ни разу? В таком случае назовите мне цифру от единицы до одиннадцати.

— Семь.

— Не везет. За нее дают тридцать к одному. И все равно я поставлю. Говорят, это приносит счастье.

Лошадь под номером семь не выиграла, даже приличного места не заняла. Франсуа еще раз встретился с невесткой у кассы, но с ней был Марсель, и она вполголоса сказала:

— Франсуа, загляните к нам завтра в шесть на рюмочку. Мы будем дома. Завтра тот редкий случай, когда мы свободны.

Итак, она взяла дело в свои руки. Назавтра раздраженный Марсель напрасно пытался выдумывать препятствия, выдвигать возражения.

— Позволь уж мне самой договориться с твоим братом. Я начинаю верить, что у него гораздо больше идей, чем тебе представляется. Не обращайте внимания, Франсуа. У него сегодня плохое настроение. Соперники очень допекают его.

— Особенно Джанини.

— Да, особенно Джанини. Нет смысла скрывать это от вас: вы ведь его знаете.

Джанини в ту пору не имел ни малейшего представления о Франсуа Лекуэне, который всего-навсего несколько раз проходил мимо его магазина, но который вскоре привяжется к нему со злобным упорством уличной шавки.

С тех пор прошло целых три года, а партия все еще не окончена.

Движение на парижских улицах стало гораздо интенсивней. На многих перекрестках пришлось стоять. На Елисейских полях Франсуа с трудом припарковал машину. Тот тип все так же торчал в вестибюле, делая вид, будто изучает доску со списком фирм.

Днем Франсуа никогда не заходил ни в 609-ю, ни в 611-ю комнаты: там могли оказаться люди, с которыми у него нет желания встречаться. Мимо этих дверей он прошел крадучись, открыл свой кабинет, вошел, быстро захлопнул дверь и в испуге вздрогнул, обнаружив, что в комнате кто-то есть. Но это был всего лишь Рауль: сбросив пиджак, он расположился в кресле Франсуа и, как обычно, подливал себе в рюмку. Как ни боролся Франсуа, у брата то в шкафу, то в картотеке вечно оказывалась припрятанная бутылка, а поскольку Шартье тоже был не дурак выпить, Рауль все время изыскивал новые тайники.

Что это он смотрит таким тяжелым взглядом? Пьет в открытую. Не уступает места, хотя он здесь всего лишь служащий.

— На кладбище был?