Жорж Сименон - Исповедальня

— Ты еще слушаешь?

— Да. Давай встретимся у морского вокзала.

— Захватишь купальник?

— Вряд ли. Я хочу просто побродить по порту. Но если ты…

— Нет. Как скажешь.

— Не возражаешь?

— Я и так купаюсь каждое утро.

— Когда же ты встаешь?

— В шесть.

Он удивился ее естественности и раскованности, хотя из соседней комнаты, дверь в которую была открыта, ее отец слышал все, что она говорит.

— Мне так рано не подняться. Я ужасная копуша. Не поднимай братья шум с семи утра, не знаю, когда бы я вставала.

Андре не мог бы говорить столь непринужденно, будь рядом отец, а уж если бы его слышала мать — и подавно. Он завидовал Франсине, завидовал ее семье, дому, квартире, где так спокойно, уютно, гармонично.

— А ты что делаешь?

Ему показалось, что ее дыхание вдруг участилось.

— Наклонилась, чтобы выключить проигрыватель. Пластинка кончилась. Ты не заметил? Он глупо спросил:

— Погода в Ницце хорошая?

— Полагаю, не хуже, чем в Канне, — последовал ироничный ответ.

Он услышал ее смех, и ему стало радостно и в тоже время грустно.

— Сколько ты еще выпил шоколадных коктейлей?

— После нашей встречи — два.

— С двумя шариками?

— С двумя в каждом. А ты?

— Надеюсь, завтра ты меня угостишь.

— Смеешься надо мной?

— Нисколько.

— Находишь мои привычки детскими?

— Могу тебе признаться кое в чем еще более детском. Представляешь, я, засыпая, до сих пор кусаю простыню. Это в моем-то возрасте! Мама говорит, что я разорю ее.

Он никогда не чувствовал себя столь близким другому человеку.

— Твой отец будет смеяться надо мной.

— Почему?

— За подобные разговоры.

— Мой отец из принципа никогда ни над кем не смеется. Единственный, над кем он позволяет себе подшучивать, — он сам. Кстати, он сейчас наклонился, чтобы видеть меня, и грозит мне пальцем.

Франсина снова засмеялась, и он услышал, как она говорит в сторону:

— Это Андре, мама. Я позвонила ему, чтобы спросить, не сможет ли он встретиться со мной завтра. После долгой беседы с Эмилией о хирургии и плохого чая мне будет приятно поболтать с ним… Алло! Извини. Вошла мама. Она интересуется, не очень ли тебя замучили экзамены.

— Ничуть. Передай ей от меня спасибо.

— Он говорит, что нет, и благодарит тебя… Ладно, не хочу брать на себя ответственность, мешая твоим занятиям. До завтра, Андре. В пять часов на морском вокзале. Оставь где-нибудь мопед, чтобы не таскать его с собой по улицам.

Его всегда поражал этот образ: двое влюбленных под руку, и мужчина свободной рукой придерживает велосипед.

— Спокойной ночи, Франсина. Мое почтение твоим родителям. — И твоим тоже.

Далеко не то же! Впрочем, его родителей не было дома. Вряд ли они участвовали бы в этом телефонном разговоре: они ничего не знали.

Должно быть, на бульваре Виктора Пого продолжают говорить о нем. Неужели Франсина рассказала родителям о том, что они видели?

— Я им все рассказываю, — призналась она, когда приезжала ужинать к ним на виллу.

В тот вечер, как и в другой, на ужине в Ницце, Андре показалось, что между его матерью и г-жой Буадье не возникло симпатии. А вот глядя на мужчин, сидевших в креслах друг против друга, чувствовалось, что они старые друзья, могли бы встречаться почаще и вместе им легко и не скучно.

Его матери было явно не по себе. Как обычно в таких случаях, она говорила слишком много, слишком лихорадочно, и г-жа Буадье смотрела на нее не без удивления.

Андре не принимал участия в беседе. Сразу после ужина он увел Франсину в свои владения, в мансарду с голыми балками.

— Тебе повезло! — воскликнула она. — У тебя есть свой уголок, где можно не наводить порядок.

В мансарде царил обычный кавардак, и Франсина делала открытие за открытием.

— Ты играешь на гитаре?

— Пробовал три года назад, но быстро потерял интерес.

— К гантелям тоже?

— Я упражняюсь с ними, когда переработаю или злюсь. Они хорошо успокаивают нервы.

— На кого злишься?

— На себя.

— И часто такое бывает?

— А ты никогда не злишься на себя?

— Иногда. Если обижаю кого-нибудь. Ты тоже?

— Нет.

Он пытался объяснить. Чуть было не ляпнул:

— Злюсь, когда причиняю боль самому себе. Слишком просто и не совсем точно.

— Когда веду себя не так, как следовало бы. Например, у нас в школе есть преподаватель, который не любит меня, но я так и не знаю почему.

— Могу спорить, что это преподаватель английского языка. — Как ты догадалась?

— Потому что я никогда не могла понять наших преподавателей английского и немецкого. Преподаватели языков непохожи на других.

— Так что же, раз он не любит меня, я должен стать его врагом?

— Не уверена.

— Я знаю, как разозлить его, и знаю, что весь класс будет на моей стороне. И когда такое случается, я начинаю его жалеть. А потом сержусь на себя и за то, что пожалел его, и за то, что разозлил.

— И тогда, возвратясь домой, берешь гантели. ТЫ ложишься на этот коврик, верно?

Кусок красного ковра, скорее, половика с неровными краями, сохранившийся еще с Эльзасского бульвара.

— Я почти всегда занимаюсь и читаю на полу. А поскольку пол сосновый, бывает, и занозу посадишь.

— Один из моих братьев тоже любит валяться на полу. Папа говорит, что для молодых это очень полезно.

— Когда я слушаю музыку, то лежу на спине. У них не было мансарды; она привела его в свою комнату с мебелью светлого дерева: почти ничего лишнего — все просто, свежо.

— Видишь, у меня нет беспорядка. Да и родители не допустили бы этого.

Что могли сказать Франсина с матерью, если они действительно говорили о нем, в то время как Буадье, заполняя служебные формуляры, слышал их разговор через открытую дверь?

— Ты уверена, что это была она?

— Он ее тоже сразу узнал. Разве сын не узнает свою мать с другой стороны улицы? И потом, ее машина…

— А она видела вас?

— Не знаю. В какой-то миг Андре побледнел и сразу изменился.

— Она одна вышла из того дома?

— Я увидела ее первой, когда она была еще в дверях.

Промолчи я, он ничего и не заметил бы: ведь мы собирались идти в другую сторону. Слова вырвались у меня непроизвольно.

— Ясно.

— Думаешь, он мучается?

— Я не настолько хорошо его знаю, чтобы ответить на твой вопрос. Он понимает, что это за дом? — Я тоже познакомилась с ним недавно и видела его всего три раза, но могу поспорить, что, проводив меня, он снова вернулся туда.

— Поэтому ты и звонишь?

— Отчасти. Мне хочется снова увидеть его. Может быть, я нужна ему. Но завтра я действительно должна ехать в Канн, к Эмилии.

— Ты будешь говорить об этом с Андре?

— Конечно нет, если только он не начнет первым, что, по-моему, не в его стиле. Напротив, он постарается ничего мне не показать. Друзей у него никогда не было — он их не ищет, о себе говорить не любит, и, похоже, ему никто не нужен.