Жорж Сименон - Суд присяжных

А Луи смотрел на них с упрямством, и по глазам его ничего нельзя было понять.

Он размышлял, часами что-то обдумывая, пока его руки непрерывно работали. По мере того как всех охватывало волнение, Малыш Луи испытывал все большее спокойствие, какого никогда еще не ощущал, — разве что в течение тех нескольких утренних часов, когда в Ницце, лежа на кровати перед открытыми окнами, курил и слушал, как в соседней квартире пели «Колыбельную» Шопена.

Моннервиль потратил более двух месяцев, чтобы воздвигнуть себе памятник — дело, которое в осведомленных кругах признавалось образцом произведений подобного жанра. Адвокаты тщательно, пункт за пунктом изучали его, чтобы отыскать какие-либо изъяны, а Луи знал их и так. Он единственный знал всю правду. Он один знал, какую банальную схему прикрывают хитроумные конструкции следователя. Он один отдавал себе отчет, что все это — вранье от начала до конца, что следователь и его помощники подтасовывали даты для устранения неувязок в показаниях свидетелей, оказывали на них давление, и те в итоге терялись, путали воскресенье с понедельником, одну неделю с другой. Но, худо или хорошо, все было собрано воедино Моннервилем, который действовал так, может быть, и с благими намерениями, но обязан был хоть раз спросить себя по совести, не развертывались ли события иначе, чем он предполагал.

В итоге Моннервиль воссоздал преступление по своему замыслу. Именно это выдуманное преступление, а не подлинное он и расследовал в мельчайших подробностях.

— Если ты и дальше будешь так жиреть, свидетели тебя не узнают, — шутил рыжий надзиратель.

Луи не улыбнулся. Он лишь скорчил гримасу в знак добродушного настроения.

— В газетах снова пишут о твоем деле. Пожалуй, понадобятся специальные пропуска на суд. Журналистов собирается приехать такая уйма, что надо будет переоборудовать зал и поставить во Дворце дополнительные телефоны.

Дважды адвокаты грозились отказаться от защиты, если он им не поможет.

— Да идите вы!.. — цинично ответил Луи.

И за пять, и за четыре дня до процесса он не утратил спокойствия. Он был озабочен бытовыми мелочами: велел отнести костюм в чистку, купить новый галстук и три сорочки — ему сказали, что процесс продлится дня три, а уже становилось жарко.

Накануне он позвал тюремного парикмахера и договорился, что завтра с утра пораньше тот подстрижет его и побреет.

Когда адвокаты показали ему многочисленные газетные вырезки, он проявил любопытство не к тексту, а к фотографиям.

— На этой я совсем не похож, — говорил он пренебрежительно.

Или:

— Любопытно, когда они успели меня щелкнуть; даже не знаю, где это было, И вдруг без всякого перехода спросил:

— А мать моя там будет?

— Она вызвана свидетельницей.

— А Нюта?

— Тоже.

— А Луиза?

— Ей послали повестку, но она еще не приехала.

— Ну и ладно, — произнес он, наводя порядок на подоконнике, заменявшем ему стол.

Парикмахер, отбывавший наказание за то, что всадил полдюжины пуль в свою невесту, появился в шесть утра, освещенный солнцем и в игривом настроении.

— Знаешь, сколько понаехало газетчиков? — возбужденно крикнул он, словно предстоял его собственный процесс или большой праздник. — Пятьдесят три!

Он преувеличивал. И все же набралось сорок девять репортеров, из которых двадцать накануне прибыли из Парижа. В роскошных белоснежных отелях на Английской набережной обслуживающий персонал поражался — отчего многие постояльцы поднялись в такой ранний час.

Луи не мог видеть Бухту Ангелов, а в то утро она была цвета лаванды, без единой морщинки, без единого пароходика, куда ни глянь — незамутненная водная гладь.

Парижане восторгались красотой природы и, направляясь во Дворец правосудия, делали крюк, чтобы пройти через цветочный рынок, пестреющий разноцветными гвоздиками.

В маленьких бистро пахло ранним кофе, и поливальная машина медленно лавировала по улицам, когда сорок полицейских в касках и высоких сапогах, шагая в ногу, вышли на площадь и образовали живой коридор на величественной лестнице Дворца правосудия.

Малыш Луи, закончивший свой тщательный туалет, уже трясся в тесном кузове тюремной машины. Самый молодой из конвоиров с любопытством следил за ним через зарешеченное оконце.

Луи провели во Дворец через маленькую дверь, и, пока кругом, как на ярмарке, галдела толпа, он опустился на скамью в комнате, выкрашенной в серый цвет, — что-то вроде полутемного чулана, где ему предстояло ждать начала.

Какие-то люди с нарукавными повязками суетились, словно распорядители на празднике. Другие стояли группами на ступеньках лестницы. Внизу, среди застывших машин, толпа любопытных глазела на полицейских. Приезжали красивые женщины с пропусками и без пропусков.

Те, у кого их не было, атаковали знакомых — журналистов или адвокатов.

На столах для прессы какой-то оборотистый ресторатор приколол фирменные карточки, обещающие журналистам наилучший прием по самым дешевым ценам.

До Луи доносился лишь смутный гул голосов и хлопанье дверей. Иногда он с интересом поглядывал на молодого конвоира, удивительно похожего на него самого, особенно теперь, когда Луи раздался в плечах и кожа у него стала гладкой, как у упитанного поросенка.

Разве не мог бы он очутиться на месте этого охранника, а тот — на его! У обоих была широкая и тяжелая челюсть, такие же выступающие скулы, похожие глаза и лоб.

Наконец вошел один из адвокатов, уже в мантии. Он был не менее возбужден, чем парикмахер утром.

— Ну как, к бою готов? Не оробел? — воскликнул он, буравя Луи испытующим взглядом.

— Чего там робеть.

— А зал видел?

И он приоткрыл дверь, ведущую к скамье подсудимых.

В щель Малыш Луи разглядел толпу, особенно плотную в глубине зала, там, где не было стульев. Взгляд его встретился с чужими взглядами, но он и бровью не повел.

— Луиза приехала? — спросил он у адвоката.

— Ее еще не видели.

Он зло усмехнулся:

— А сестра?

— Прислала справку о болезни.

Несмотря на внезапные болезни и отказ некоторых свидетелей от своих показаний, предстояло выслушать не менее 67 человек. Члены суда нервничали, так как опоздание одного из присяжных не позволяло начать заседание.

Наконец все расселись по местам. Журналисты сбежались из соседних кабачков и вели себя как дома — спорили, курили.

Суд появился в полном составе. Малыш Луи сел на скамью за барьером, и все взоры обратились к нему, а фотографы с расстояния менее метра расстреливали его из своих аппаратов.

Он улыбнулся. Его взгляд медленно и спокойно обошел всех присутствующих, задерживаясь на знакомых лицах. Пальцы машинально поправили узел галстука-бабочки — он выбрал голубой в белый горошек. Потом Луи вытащил платок, потому что у него вспотели ладони.