Жорж Сименон - Бар Либерти

— Отнесите телефон в мою комнату, Джеймс.

А появившемуся метрдотелю:

— Виски!

Чего больше было в этом поведении — позерства или естественности?

«Все дело в воспитании! — подумал Мегрэ. — Он, верно, обучался в Оксфорде или Кембридже…»

Это была старая зависть комиссара к выпускникам таких учебных заведений, не то что у него! Зависть, смешанная с восхищением!

— Унесите машинку, мадемуазель.

И опять-таки без прокола! Заметив, что руки машинистки заняты блокнотами и карандашами, Браун сам взялся за тяжелую пишущую машинку и отнес ее в соседнюю комнату, после чего закрыл дверь на ключ.

Затем подождал метрдотеля и, когда тот принес виски, попросил его обслужить Мегрэ.

Наконец они остались вдвоем, и Гарри Браун вытащил бумажник из своего кармана, вынул оттуда листок гербовой бумаги и, бросив на него взгляд, протянул комиссару.

— Прочтите… Вы знаете английский?..

— Довольно плохо.

— За эту бумагу сегодня после полудня я заплатил двадцать тысяч франков в гостинице «Босежур».

Он сел. Словно дав сигнал к началу беседы.

— Я должен вам сперва кое-что объяснить… Вы знаете Австралию?.. Жаль… Мой отец до женитьбы владел очень большим участком земли… Под стать какому-нибудь французскому департаменту… После свадьбы он превратился в крупнейшего австралийского овцевода, поскольку моя мать в качестве приданого преподнесла ему землю почти такой же площади…

Гарри Браун говорил намеренно медленно и четко, избегая лишних слов.

— Вы протестант? — спросил Мегрэ.

— Как и вся семья. И все родственники по линии матери.

Он собирался продолжить рассказ, но Мегрэ перебил его:

— Ваш отец не учился в Европе, не так ли?

— Да, вы правы! Тогда это не было модно… Он приехал сюда лишь через пять лет после женитьбы… Когда уже имел троих детей…

Пусть Мегрэ в чем-то и ошибался, какая разница, но мысленно он представлял услышанное в конкретных картинах: огромный, но строгий, без всяких украшений дом, стоящий посреди земельных угодий. Его хозяева — люди весьма серьезные и похожи на пресвитерианских пасторов.

Уильям Браун, получив в наследство дело отца, женился, завел детей и все время отдавал работе…

— Однажды ему пришлось отправиться в Европу из-за судебного разбирательства…

— Он поехал один?

— Да, один.

Дальше все проще простого! Париж! Лондон! Берлин!

Лазурный берег! Среди всего этого блеска и разнообразнейших соблазнов Браун с его колоссальным состоянием ощутил себя настоящим королем.

— И назад не вернулся! — вздохнул Мегрэ.

— Да! Ему захотелось…

Судебное дело затянулось. Новые знакомые австралийского скотовода водили его развлекаться. Он знакомился с женщинами.

— В течение двух лет он постоянно откладывал свое возвращение…

— А кто занимался вместо него делами?

— Моя мать… И брат матери… А потом отсюда стали приходить письма, в которых нас уведомляли, что…

Достаточно! Мегрэ все прекрасно понял. Браун, не знавший ничего и никого, кроме пастбищ, овец, ближайших соседей и нескольких пасторов, пустился в невообразимый загул, открыв для себя неведомые прежде удовольствия жизни…

Он без конца откладывал возвращение… Тянул с судебным разбирательством… А когда суд закончился, находил все новые и новые предлоги, чтобы остаться…

Купил себе яхту… Ведь он входил в узкий круг людей, их наберется лишь несколько десятков, которые могли все купить, все себе позволить…

— И тогда ваша мать с дядей сумели добиться над ним опекунства?

Там, на другом конце планеты, шла борьба. Принимались решения! И в одно прекрасное утро, в Ницце или в Монте-Карло, Уильям Браун проснулся, имея за душой лишь относительно небольшую ренту.

— Довольно долго он продолжал жизнь в долг, и мы платили за него… — сказал Гарри.

— А затем отказались?

— Простите, но я выплачивал ему ежемесячную ренту в пять тысяч франков…

Мегрэ почувствовал, что Браун что-то недоговаривает и испытывает некоторое неудобство, а потому внезапно спросил:

— А что вы приехали предложить отцу за несколько дней до его смерти?

Он тщетно вглядывался в лицо собеседника, тот нисколько не смутился и ответил, как всегда просто:

— Несмотря ни на что, он обладал определенными правами, не так ли?.. Почти пятнадцать лет он отказывался согласиться с постановлением суда… У нас там шел крупный процесс… Им занималось одних только адвокатов пять человек… До окончательного решения приходилось довольствоваться правилами временных договоренностей, согласно которым нам запрещалось проводить крупные финансовые операции…

— Минуточку!.. Получается, что ваш отец жил здесь сам по себе, а в это время в Австралии его интересы защищали адвокаты?

— Причем с сомнительной репутацией…

— Разумеется!.. А по другую сторону баррикад ваша мать, дядя и вы с двумя братьями…

— Yes!.. То есть да!

— И что же вы предложили отцу, чтобы он раз и навсегда вышел из игры?

— Миллион!

— Другими словами, предложили ему выгодную сделку, ведь положи он эти деньги в приличный банк, проценты с них превышали бы получаемую им ренту…

Почему же он отказался?

— А чтобы нас позлить!

Гарри произнес это очень мягко. Но все равно фраза прозвучала странно и непривычно в его устах.

— Своего рода идея фикс… Он не хотел оставить нас в покое…

— Так, значит, отказался…

— Да! И объявил мне, что постарается сделать все от него зависящее, чтобы и после смерти наши неприятности не прекратились…

— Какие неприятности?

— Суд! Он причиняет нам очень большие беспокойства…

Нужны ли еще объяснения? Достаточно вспомнить бар «Либерти», Жажа и полуголую Сильви, которым Уильям таскал провизию… Или же виллу, обеих Мартини, старуху с дочерью и машину-развалюшку для поездок за продуктами…

А затем взглянуть на Гарри Брауна, чтобы сразу стало ясно: сын с его зализанными волосами, строгим костюмом, невозмутимостью, немного высокомерной вежливостью, секретарями, то есть образец порядка, добродетели и законопослушания… представлял для отца совершенно чуждую и враждебную стихию.

«А чтобы нас позлить!..»

Постепенно образ Уильяма становился еще более зримым и живым! Вначале он напоминал нынешнего Гарри Брауна и всех тех, кто живет там, но затем резко порвал с порядком, добродетелью, с хорошим воспитанием и превратился в их врага, после чего его просто-напросто вычеркнули из семейного списка…

Уильям сопротивлялся, черт возьми! Хотя и знал, что не сможет одержать верх! И что отныне проклят близкими!..

Главное — он заставлял их злиться!..

Возможно, ради этого готов был пойти на что угодно! Лишь бы позлить жену, шурина и сыновей, что отказались от отца и продолжали работать, чтобы получать много денег, как можно больше денег…