Жорж Сименон - Подпись «Пикпюс»

Десятки тысяч парижан возвращаются в город со вкусом деревни и пота на губах, их машины полны веток и полевых цветов.

– Алло, шеф! Это Люкас.

– Ничего… Старик вернулся в семь… Никто не выходил… Должно быть, легли спать, потому что свет выключен… Можно сдать Жанвье смену?.. Спокойной ночи, шеф! Благодарю.

Это напоминает стародавний сигнал «Туши огни!»: «Граждане, спите спокойно…»

Последний звонок – от инспектора, дежурящего на улице Коленкура:

– Ничего не замечено.

И все-таки в это погожее воскресенье что-то произошло, хотя покамест дают себя знать лишь отдаленные последствия, подобно тому, как пузырьки на поверхности воды выдают присутствие рыбы, взбаламутившей донный ил.

– Не попросить ли мне вторую комнату, чтобы у тебя была отдельная кровать и ты мог выспаться?

Встает луна. Проигрыватель стихает, и лишь под ногами какой-то парочки еще скрипит в темноте гравий.

В тот день Мегрэ почти стыдился своего ремесла. Время от времени, как актер, пользующийся уходом за кулисы, чтобы утереть пот, дать расслабиться лицу и мускулам, он выскакивал в соседний кабинет, где сидел не менее смущенный Люкас.

«Ничего?» – спрашивал бригадир глазами.

Ничего. Мегрэ пропускал глоток пива и, мрачный, озабоченный, чуть ли не преисполненный отвращения к себе, останавливался у распахнутого окна.

– Что она делает?

– В третий раз обратилась к служителю, требуя свидания с вами. Перед этим заявила, что желает говорить с начальником уголовной полиции.

Это, так сказать, комическая сторона дела. В два часа дня, на которые был вызван повесткой Октав Ле Клоаген, комиссар увидел из окна, как на набережной Орфевр затормозило такси. Из него вылезла тощая г-жа Ле Клоаген, но машина осталась стоять у тротуара, и Мегрэ, усмехнувшись, отдал распоряжение одному из инспекторов.

Да, начиналось это скорее как фарс.

– Вашу повестку! – с полной серьезностью потребовал служитель. – Вы господин Октав Ле Клоаген?

– Мне нужно видеть комиссара. Я все объясню…

Ее привели в знаменитую застекленную приемную, где под безразличными взглядами инспекторов сидят ожидающие вызова, похожие на зверей в клетке.

Тем временем инспектор отправился за Ле Клоагеном, оставшимся в такси.

– Это моя жена сказала, чтобы я поднялся?

– Нет. Комиссар.

– Где моя жена?

И вот уже почти три часа старик в зеленоватом пальто сидит в кабинете Мегрэ на стуле, лицом к распахнутому окну.

Всякий раз, когда, позволив себе минутную передышку у Люкаса, комиссар возвращался в свой кабинет, его прямо на пороге встречали светлые глаза Ле Клоагена – взгляд собаки, знающей, что нечего ждать добра от человека, чьей воле он не может подчиниться.

Да, в его взгляде было такое смирение, что просто щемило в груди, – каждому сразу становилось ясно, что, прежде чем дойти до этого, старик порядком настрадался.

Несколько раз он спрашивал:

– Где госпожа Ле Клоаген?

– Ждет вас.

Это его не успокаивало. Он знал свою нетерпеливую, властную жену и вполне отдавал себе отчет, что она не станет спокойно сидеть в приемной.

По традиции Мегрэ начал с выхода на контакт – когда допрос ведется добродушно, сердечным тоном и с таким видом, словно допрашивающий не придает никакого значения задаваемым вопросам, а скорее извиняется за простую формальность.

– Прошлый раз я забыл уточнить одну деталь. Когда к мадмуазель Жанне постучались условным стуком, она, как вы говорили, гадала вам на картах?

Ле Клоаген слушал молча, словно ничего не понимая.

– Мадмуазель Жанна подтолкнула вас к двери и заперла ее за вами. Так вот, я хотел бы знать, остались ли карты на столике или она их спрятала. Не спешите. Соберитесь с мыслями. Судебный следователь – Бог весть почему! – придает этому вопросу значение, которое я нахожу чрезмерным.

Ле Клоаген не шевелится. Он вздыхает, не отрывая от колен руки – удивительной руки, которая, как тогда в такси, опять привлекает к себе внимание Мегрэ.

– Попробуйте восстановить в памяти сцену… Жарко. Балконная дверь открыта. Вокруг вас все светло, на мраморном столике в стиле Людовика Шестнадцатого разложены многоцветные карты…

Взгляд старика словно говорит: «Вы не понимаете, как я страдаю. Вы мучаете бедного, беззащитного человека».

Мегрэ с чувством стыда отводит глаза и кротко повторяет:

– Прошу вас, отвечайте. Это не официальный допрос: ваши ответы не фиксируются. Итак, карты остались на столике?

– Да.

– Вы в этом уверены?

– Да.

– Мадмуазель Жанна разложила для вас большую колоду?

– Да.

Мегрэ встает, направляется к дверям, зовет Люкаса и строгим тоном выговаривает:

– Послушайте, бригадир. Должен констатировать, что ваши сведения неточны. Не могу же я предположить, что господин Ле Клоаген лжет.

Нда! Полиция – занятия не для мальчиков из церковного хора, как выразился бы один бывший министр внутренних дел. Но разве убийц мучат угрызения совести?

– Вы категорически заявили, бригадир, что мадмуазель Жанна не гадала на картах и что в квартире карт вообще не было?

– Так точно. Свидетельские показания сходятся. Мадмуазель Жанна не гадалка на картах, а ясновидящая и предсказывала, глядя в хрустальный шар и приводя себя в транс, как это делается на Востоке.

– Послушайте, господин Ле Клоаген, вы, без сомнения, плохо расслышали мой последний вопрос или ответили на него не подумав. На столике не было карт, так ведь?

На лбу со вздувшимися венами блестят капли пота.

– Не знаю, – стонет старик.

– Оставьте нас, Люкас!.. Простите, что я затрагиваю щекотливую тему, господин Ле Клоаген. Мне кажется, я догадываюсь… Совершенно ясно, просто очевидно, что вы не слишком счастливы в семейной жизни. В этих условиях, как многие мужчины вашего возраста, вы стали искать вне дома утешение, дружбу, привязанность, капельку женского тепла. С самого начала я понял, что вы не тот человек, который нуждается в предсказаниях будущего. И коль скоро вы оказались на улице Коленкура, а ваша подруга спрятала вас на кухне, значит, вы были там не в качестве клиента.

Ле Клоаген не осмеливается больше говорить «да». Не смеет он и сказать «нет». Какой новый удар нанесет ему комиссар, переведя дух в соседнем кабинете и с удручающей медлительностью раскурив трубку?

– Вы единственный, кто в силах нам помочь. Мы очень мало знаем о пострадавшей. Только то, что начинала она в Париже швеей, потом была манекенщицей. Затем открыла на улице Сен-Жорж скромную швейную мастерскую под вывеской «У Жанны», и это имя закрепилось за ней. Дела у нее шли плохо, и она переехала на улицу Коленкура. С кем она общалась? Кто были ее друзья? Все это нам чрезвычайно важно знать.