Жорж Сименон - Подпись «Пикпюс»

– Я настаиваю, я требую немедленно позвонить моему адвокату… Вы не имеете права… Никто не имеет права…

Видимо, судьба распорядилась так, чтобы этот день закончился совсем уж гротескно. Звонок. Еще звонок. Мегрэ подходит к дверям и открывает.

– Прошу прощения… А где же моя приятельница?

Раздраженная дама в возрасте, за ней долговязый робкий молодой человек. Она удивленно взирает на странных посетителей, застывших посреди гостиной. Потом замечает г-жу Ле Клоаген и с восторженной улыбкой устремляется к ней.

– Антуанетта, милочка! Представляешь себе, из-за этой грозы…

Гостья останавливается как вкопанная. На руках, которые она собиралась сердечно пожать… Возможно ли?.. Наручники!

– Но… но…

Она поняла. Эти люди – полицейские. И она, урожденная Каскюран де Немур, чуть ли не женила сына на…

– Идем, Жермен. Это… это…

Дама никак не подберет слово, которое достаточно полно выразило бы ее негодование. Это ловушка! Это… Не хватает только журналистов и фотографов! Что если ее задержат и завтра ее имя появится в газетах?

К счастью, ей дают беспрепятственно выскочить на площадку и ринуться вниз по лестнице, таща за собой сына.

Указательным пальцем Мегрэ уминает табак в трубке и в последний раз оглядывает место действия, затем Люкаса, Жанвье.

– Двинулись, ребята.

Маленькая старушка побаивается, что о ней забыли, но комиссар успокаивает ее. Нет, нет, он помнит о ней!

– А вас, сударыня, если позволите, я отвезу на такси.

С нею он нежен, как со старенькой мамой.

У Мегрэ бывают странные минуты, когда, вот как теперь, он с откровенным сибаритством предается плотским радостям, но в то же время мозг его напряженно работает и духовные силы доведены до предела.

Несмотря на грозу, ночь теплая, и все полукруглые окна большой пивной на бульваре Клиши открыты. На террасе, у самого входа в пивную, сидят двое мужчин. С одной стороны – залитый жарким светом зал, суета официантов, оживленные группы ужинающих; с другой – пустые столики под провисшим от воды тентом, две девицы перед пустыми рюмками и нескончаемый дождь, которым сменился недавний ливень. А дальше зона тьмы, где по мокрому асфальту, как конькобежцы, скользят такси, площадь Бланш с ее неоновыми вывесками и яркий отблеск безостановочно вращающихся крыльев «Мулен-Руж». [2]Чередование дождя и свежего ветерка, кончающегося лета и парижской осени…

Двое мужчин доели луковый суп с гренками, официант ставит перед ними солидные порции сосисок с кислой капустой и новые кружки с пивом. Откуда-то доносятся обрывки музыки. Старик наслаждается каждым глотком, каждым запахом, каждой секундой этого неповторимого часа и, поднимая глаза на комиссара, всякий раз делает это с извиняющимся видом.

Полночь. Когда Люкас сажал обеих женщин в такси, Мегрэ потянул его за рукав:

– Куда ты с ними собрался, дуралей?

– В предвариловку. Вы же сами сказали, шеф.

– Вези их к нам и постереги вместе с Жанвье, пока я не вернусь.

Лишь поэтому дамы не угодили в общество проституток, которых подвозят полицейские фургоны после облав. Сейчас они сидят в одном из пустых кабинетов на Набережной, и обе, держась на стуле прямо, как в гостиной, стараются не проронить ни слова. Только губы Антуанетты Ле Клоаген вздрагивают, как у нищенки в тени церковной колонны, – это она повторяет про себя речь, которую вскоре произнесет при своем адвокате.

Старенькая г-жа Бирон вернулась на такси к своему канонику в сопровождении комиссара, которому призналась:

– Не понимаю, как создание божие может совершать такое!

Оставался старик, и комиссар повел его поесть на бульвар Клиши, где луковый суп и сосиски с кислой капустой привели несчастного буквально в экстаз.

– Они вас плохо кормили?

– Под предлогом, что я не умею вести себя за столом, жратву мне носили в комнату. Ровно столько, чтобы не сдохнуть с голоду. У меня постоянно сосало под ложечкой. Дочка – та была добрей: нет-нет да и сунет тайком что-нибудь.

– Почему вы от них не ушли?

Взгляд, брошенный беднягой на Мегрэ, достаточно красноречив. Так смотрят люди, которых всю жизнь запугивали и которым недоступна даже мысль о сопротивлении своим палачам.

– Вы ее не знаете! Она обходилась со мной так, что бывали вечера, когда мне казалось – сейчас она меня побьет. Она твердила, что если я ее предам, она не побоится прикончить меня. А я помню, как в тот день в Сен-Рафаэле эта баба заставила меня замуровать тело. Она работала со мной в подвале почище любого мужчины. Труп со мной тащила, словно какой-нибудь куль.

– Кто убил вашу дочь, Пикар?

Мегрэ дал старику разделаться с кислой капустой и лишь потом, поглядывая на огни бульвара и вертящийся отблеск мельничных крыльев, самым непринужденным тоном задал свой вопрос.

– Клянусь, господин комиссар, не она. Кто – не знаю. Если бы знал…

Голос у него садится. Старик словно сожалеет, что такой замечательный час в его жизни отравлен воспоминаниями о трагедии.

– Однажды Мари мне сказала… Я-то всегда звал ее Мари. Жанной она была для клиентов… Однажды она мне сказала, чтобы я не приходил, когда вздумается, а предупреждал заранее. Но я все равно являлся когда попало. Ждал несколько минут на другой стороне улицы – смотрел, не идет ли к ней кто. В тот день она была одна…

Старик вытаскивает свою надтреснутую, подобранную Бог весть где трубку. Мегрэ секунду колеблется, потом тоже достает трубку – их у него с собой всегда две, протягивает Пикару, и тот набивает ее. Девицы за столиком хохочут, какой-то мужчина бродит вокруг террасы, не зная, которой из двух отдать предпочтение: ему не разглядеть лиц.

– Она нервничала. Сказала, что у нее из-за меня неприятности и дело может обернуться плохо. Затем услышала, что внизу остановилась машина, вздрогнула и перегнулась через балкон. Вот тут-то она и затолкала меня в кухню, но я не помню, повернула ли она ключ в замке.

– Вы не видели, кто к ней приходил?

– Нет. Слышал только, что говорят шепотом.

– Это был мужчина?

– Да… Погодите… Мари еще что-то добавила. Дайте вспомнить. Голова у меня совсем дырявая.

Мегрэ заказывает два коньяка и, неторопливо покуривая, ждет.

– Вспомнил. Она сказала примерно так: «Я знаю человека, который встречал тебя на Лазурном берегу. Он каждую неделю мотается в Париж и узнал тебя, когда ты выходил отсюда».

Комиссар не вздрагивает. Он только вдыхает свежесть дождя, вдыхает парижскую ночь, вбирает в себя глазами привычный пейзаж, и в мозгу его с удивительной отчетливостью воскресают другие образы.

Это действительно его звездный час, искупающий все мелкие огорчения, всю монотонную рутину сыска.

– Скажите, Пикар, как вы дошли до подобной жизни?