Джон Карр - Вне подозрений

Резкий упрек судьи заставил ее умолкнуть. Мистер Лоуднес посмотрел на длинный стол солиситоров, где лежали аккуратно пронумерованные вещественные доказательства. Один из сидящих там мужчин был окружной детектив-инспектор Гилберт Уэйлс, который застыл как вкопанный, внезапно осознав, что пренебрег своими обязанностями.

Мистер Лоуднес принял решение за долю секунды.

— Если полиция не спрашивала вас об этом, — заметил он, — значит, у нее имелись веские основания считать это несущественным. Покойная могла дотянуться до шнура даже в его первоначальном положении?

— Да, сэр.

— Несмотря на действие яда?

— Да, сэр. Могла, и очень легко.

— Каким образом?

— Ну… как сделала Эмма.

— И как же?

— Она влезла на кровать, ухватилась за шнур и протянула его над спинкой, а потом начала звонить.

— Обвиняемая сразу отозвалась на вызов?

Миссис Гриффитс колебалась, как будто ее переполняли эмоции.

— Нет, сэр. Мы знали, что звонок работает, так как услышали его. Я вышла в коридор, чтобы пойти за мисс Эллис к ней в комнату, но встретила ее по дороге.

— Вы встретили ее в коридоре?

Розовые цветы на шляпке снова энергично кивнули.

— Что сказала вам обвиняемая?

— Мисс… обвиняемая спросила: «В чем дело? Она умерла?»

— Понятно. Обвиняемая спросила это, прежде чем вы сообщили ей о случившемся?

— Да, сэр.

Джойс Эллис на скамье подсудимых, казалось, едва дышала. Зал суда наполнился эмоциями, безмолвными, как мысли, но ощутимыми, как веревка палача. Все глаза устремились на девушку.

— Как вы бы описали выражение лица обвиняемой, когда она сказала это? Как спокойное или как возбужденное?

— Она явно была расстроена, сэр.

— Что сделала подсудимая?

— Прошла в комнату мадам, посмотрела на нее и прикоснулась к ней. Эмма и я плакали. Мисс Эллис села на стул, закрыла лицо руками — вот так, сэр, — и воскликнула: «Нет, нет, нет!», словно была убита горем.

— Вы заметили что-нибудь на столике у кровати справа от покойной?

Свидетельница ответила утвердительно. Для опознания ей предъявили жестяную банку с этикеткой «Стимулирующая соль Немо». Надпись окружал венок из белых цветов. После этого миссис Гриффитс опознала стакан с осадком и чайную ложку, а затем рассказала о сурьме из конюшни.

— Когда обвиняемая находилась в комнате покойной, она делала какие-нибудь замечания относительно этой банки?

— Не припоминаю, сэр.

— А что она вообще говорила?

— Ну, сэр, она внезапно стала спокойной, как обычно, и сказала: «Вам лучше позвонить доктору Бирсу».

— Кто-нибудь из вас это сделал?

— Да, сэр. Эмма.

Манеры мистера Теодора Лоуднеса стали весьма внушительными. Опершись руками на стол, он склонился вперед:

— Насколько я понимаю, вы находились в этой комнате с того момента, как обнаружили тело, и до прибытия полиции?

— Я не покидала комнату ни на минуту — это чистая правда!

— Взгляните еще раз на банку из-под соли Немо, миссис Гриффитс. Обвиняемая прикасалась к ней, пока вы находились в комнате?

— Я…

— Вы даете показания под присягой. Прикасалась ли обвиняемая к банке?

— Нет, сэр, не прикасалась!

Мистер Лоуднес, блеснув стеклами пенсне, устремил взгляд на присяжных и сел, кутаясь в мантию.

Патрик Батлер поднялся для перекрестного допроса.

Сидя лицом к судье, Джойс Эллис уже чувствовала себя приговоренной к смерти.

Когда в тюрьме ожидаешь суда и тебе позволяют носить свою одежду, читать газеты и книги и даже принимать посетителей, легко не думать о том, что могут сказать против тебя. Особенно если защиту ведет Патрик Батлер.

Но неизбежный день наступил. И когда Джойс поднималась на скамью подсудимых по маленькой железной лестнице через люк, ее колени дрожали, и она боялась, что не сможет говорить, когда к ней будут обращаться.

Сначала ее зрение было затуманенным. Суд напоминал ей классную комнату, потому что никто не торопился и не повышал голос. Джойс чувствовала, что ей было бы легче, если бы люди кричали и суетились вокруг нее, как показывают в кино. Впереди и слева от нее находилась ложа жюри, а впереди и справа — скамьи барристеров, где, как она узнала впоследствии, сидели также несколько привилегированных зрителей на местах, отведенных для Лондонской земельной корпорации.

Первым человеком среди зрителей, на которого Джойс обратила внимание, был невероятно толстый мужчина в накидке, с разбойничьими усами и в очках на черной ленте. Он не был ей знаком. Но неподалеку от него она увидела Люсию Реншо — племянницу миссис Тейлор, которая нанесла безобидный визит своей тете незадолго до ее смерти.

«Что она здесь делает?» — почти в панике подумала Джойс.

В тот момент, как, впрочем, и ранее, она не испытывала ни симпатии, ни неприязни к Люсии. Но само ее присутствие, как и лицо, фигура и одежда, бросалось в глаза, как у актрисы на освещенной сцене.

Пухленькая Люсия, обращая на себя внимание поблескивающими золотистыми волосами, завитыми на затылке в маленькие локоны, куталась в норковое манто. Красоту светлой кожи и голубых глаз так искусно подчеркивала косметика, что она казалась абсолютно естественной.

Даже в нынешние убогие времена очередей за сигаретами и всеобщего разочарования Люсия наслаждалась жизнью. Подняв тонкие брови, она с ободряющей улыбкой посмотрела на Джойс.

«Не бойся, дорогая, — говорил этот взгляд. — Обвинение против тебя абсолютно нелепо!» После этого Люсия с искренним любопытством начала изучать зал суда, словно ребенок, пришедший на пантомиму.

«Невинное дитя!» — свирепо подумала Джойс, дочь священника.

Голос секретаря суда заставил ее вздрогнуть:

— Джойс Лесли Эллис, вы обвиняетесь в убийстве Милдред Хоффман Тейлор…

Потом поднялся ужасный маленький человечек в пенсне и начал извращать факты, приводя Джойс в бешенство. Его сменила Алиса Гриффитс, которая сначала вроде бы протянула Джойс руку помощи, но потом представила все в тошнотворном виде, как горькое лекарство.

Но ведь она невиновна!

Когда для перекрестного допроса поднялся Патрик Батлер, сердце Джойс, казалось, перестало биться. Он ни разу не взглянул в ее сторону — по крайней мере, когда она наблюдала за ним.

Батлер дружелюбно посмотрел на миссис Гриффитс, которая нервно улыбнулась в ответ, потом так же добродушно окинул взглядом присяжных. Его голос, полный здравого смысла, словно делал ультрарафинированные интонации мистера Лоуднеса напыщенными и бессодержательными.

— Ну, миссис Гриффитс, — начал он, — мы кое-что открыли, не так ли?

— Сэр?

— Дом в действительности не был «неприступен, как крепость», цитируя моего ученого друга.

— Не был, сэр!