Джон Карр - А потом - убийство!

Моника никого не встретила; дежурный из вестибюля уже ушел. Проходя мимо, она постучалась в дверь Тилли, но ответа не получила.

Ее собственный кабинет также был пуст. В вечернем свете он, чистый, выметенный, выглядел вполне уютно; вдали за окнами мерцало озеро. Машинка была накрыта пластиковым чехлом, рядом лежала аккуратная стопка листов рукописи, придавленная книгой.

Моника инстинктивно бросила взгляд на дыру от пули в стене, которую она завесила календарем. Потом ее глаза, которые впервые ее подвели, метнулись назад, к машинке.

На чехле что-то лежало. Квадратный конверт розового цвета; адрес написан темно-синими чернилами, знакомым почерком. В комнате повеяло недобрым, казалось, здесь находится источник зла — такого явного, будто кто-то нашептывал угрозы. Это было еще одно анонимное письмо.

Если бы Монику тогда спросили, что она чувствует по поводу травли, продолжавшейся последние недели, она бы ответила, что отказывается о ней думать. В определенном смысле так и было. Она не думала о своем недоброжелателе; она боролась со злом. Точно так же, как мисс Флосси Стэнтон не могла помешать написать ей ту книгу, которую она хотела написать, так и ее неизвестный «друг» в «Пайнеме» не мог выжить ее с киностудии.

Правда, в глубине души она побаивалась мисс Флосси. И в сто раз больше боялась она человека, плеснувшего в нее серной кислотой.

Она подошла к столу, вскрыла конверт и прочла письмо.

Кто посылает ей такую мерзость? Какая разница? Кто-то, безусловно, за этим стоит. К письму было неприятно даже прикасаться. Данное послание оказалось не лучше и не хуже первых двух, если не считать концовки.

«Все готово. Скоро увидишь меня во плоти, Ясноглазка! Интересно, ты удивишься?»

Некоторое время Моника не шевелилась. Ей стало жарко; кровь прилила к щекам, а сердце забилось глухо и тяжко.

— Тилли! — позвала она.

Ответа не последовало.

— Тилли! — громко закричала Моника, у которой сдали нервы.

Зажав сумочку под мышкой, она подошла к двери в смежную комнату, постучала и открыла ее. Кабинет был пуст, хотя Тилли явно была где-то неподалеку.

Из закутка в дальнем от Моники правом углу доносилось шипение чайника. Тилли, как обычно, кипятила воду для очередной порции кофе. Как обычно, она забыла выключить его; такие штуки она проделывала в среднем по десять раз на дню, до появления густого облака вонючего дыма, свидетельствовавшего о том, что она сожгла очередной чайник.

— Тилли! — крикнула Моника, вглядываясь в клубы пара.

Она обожгла пальцы о чайник, отодвигая его в сторону. В стене над газовой горелкой была панель; раньше, когда старое здание служило жилым домом, панель закрывала вентиляционный люк. Монике показалось, что она слышит шаги. Она отдернула панель и выглянула наружу, но ничего не увидела, кроме коридора, погруженного в сумрак.

Моника вышла из кладовки. Пора положить этому конец! Надо подняться на второй этаж в кабинет к мистеру Хаккетту и, если он еще на месте, извиниться. Пора прекратить безобразие! Она прошла мимо письменного стола Тилли, стоявшего посреди комнаты, и на ходу задела рукой пепельницу, стоящую на краю. Пепельница подскочила, ее стеклянное донышко звякнуло, Моника поймала ее на лету. И тут она почувствовала, как к горлу подступает ком.

Она смотрела на полуоткрытый ящик письменного стола Тилли. Отставив пепельницу в сторону, Моника сначала быстро огляделась по сторонам, а потом выдвинула ящик до конца. Внутри лежали правленые страницы рукописи, испещренные помарками и пометками синим карандашом.

Моника в ужасе уставилась на страницу рукописи.

Потом вынула ее и выбежала в соседнюю комнату. Швырнув сумочку на стол, положила страницу на машинку, рядом с анонимным письмом.

Почерк был один и тот же.

Почерк Тилли.

Очень медленно, как во сне, Моника придвинула стул и села. Она механически внушала себе: надо что-то делать, как-то действовать. Кошмар все плотнее окутывал ее. Она тут же приступила к делу, стараясь ни о чем не думать. Открыла сумочку, стала нащупывать платок; пальцы скользнули по целлофановой обертке сигаретной пачки, купленной на станции.

Взгляд ее упал на красную кожаную шкатулку, подарок тетки. Шкатулка, в которой она держала сигареты, стояла рядом с пишущей машинкой. Моника открыла шкатулку. Шкатулка была пуста. Моника перевернула ее кверху дном, чтобы вытряхнуть приставшие к дну табачные крошки. Она надорвала целлофановую обертку «Плейерз», высыпала сигареты (пятьдесят штук) в шкатулку и дрожащими пальцами принялась раскладывать их аккуратными рядками.

Тилли Парсонс!

Ее слегка передернуло; психологи сравнивают подобное состояние с тем, что испытал бы покойник, если бы кто-то наступил на его могилу. Возможно, ей это еще предстоит. Монике и в голову не приходило подозревать в чем-то Тилли. Девушку бросало то в жар, то в холод. Кстати, вдруг подумала она не без удовольствия, Биллу Картрайту тоже не пришло в голову ни в чем подозревать Тилли! Возможно, он и пытался раздобыть образчики почерка у всех служащих «Пайнема», однако наверняка не догадался взглянуть на почерк Тилли!

В комнате стало темнее. Надо выбираться отсюда. Она должна куда-нибудь пойти.

— Привет, дорогуша! — крикнула настоящая, живая Тилли, внезапно с грохотом распахивая дверь и врываясь к ней в кабинет. — Хорошо провела время в Лондоне?

Живая и бодрая, как всегда, Тилли, очевидно, успела сделать себе перманент. Ее морщинистое лицо приветливо было обращено к Монике.

— Только на минутку заскочила, — сказала она. — Мне казалось, я поставила чайник до ухода, а сейчас не помню, ставила я его или нет. Я была… — Она замолчала. — Детка, что с тобой такое? Ты белая, как привидение!

— Уходи, — сказала Моника. — Не приближайся ко мне!

Она встала, грохнув стулом; шум показался ей громче, чем был на самом деле.

Голос Тилли сделался чуть выше.

— Что случилось, милочка? Что не так?

— Ты сама все прекрасно понимаешь.

— Клянусь, дорогая, не знаю! А ну-ка…

— Убирайся!

Моника медленно пятилась по комнате, пока руки, спрятанные за спиной, не ткнулись в подоконник. Хриплый голос Тилли сделался визгливым, невыносимым на слух. Тилли неуклюже побрела вперед. Потом взгляд ее упал на два листа бумаги, лежащие на машинке, и она остановилась.

Молчание продолжалось невыносимо долго.

— Значит, ты догадалась, — сказала Тилли, опуская голову. — Я боялась, что ты…

— Ты… писала… эти… письма.

— Бог свидетель, — Тилли внезапно подняла голову и посмотрела Монике прямо в глаза, — Бог свидетель, я этого не делала!

— Не приближайся ко мне, — очень спокойно произнесла Моника. — Я тебя не боюсь. Только… зачем? Я никогда не делала тебе ничего плохого. Ты мне нравилась. Зачем?