Джозефина Тэй - Загадочные события во Франчесе

— Там нет почтового ящика, и бросить его было некуда. Поэтому я позвонил в дверь. Они только что откуда-то вернулись. Так или иначе, дверь открыла она.

— Я думал, она днем ложится вздремнуть.

— По-моему, она вообще никогда не спит. Она вообще не относится к человеческому роду, а сделана из металла и огня.

— Я знаю, эта старуха говорит жуткие грубости, но ее можно понять и простить. Ей тяжело пришлось…

— Старуха? О ком ты говоришь?

— О старой миссис Шарп, разумеется.

— Я не видел миссис Шарп. Я говорю о Марион.

— Марион Шарп? А как ты узнал, что ее зовут Марион?

— Она мне сказала. Это имя ей очень подходит, правда?

— Я смотрю, за эти секунды, что ты передавал ей мою записку, вы успели близко познакомиться?

— Она напоила меня чаем.

— Да? Ты же спешил на французский фильм?

— Я никуда не спешу, если такая женщина, как Марион, приглашает меня зайти в дом и выпить чашку чая. Ты заметил, какие у нее глаза? Заметил, конечно. Ты же ее адвокат. Потрясающий зеленовато-серый цвет. А какие брови — точно их провел кистью гениальный художник. То, что называется — брови вразлет. На обратном пути я сочинил о них стихотворение. Хочешь послушать?

— Нет! — твердо сказал Роберт. — Ну и как фильм?

— Я не пошел в кино.

— Как это?

— Я же говорю, что пил чай у Марион.

— Ты хочешь сказать, что все это время проторчал во Франчесе?

— В общем, да, — мечтательно ответил Невиль, — но мне показалось, что прошло всего несколько минут.

— Но ты же жаждал увидеть французский фильм.

— Марион Шарп даст сто очков вперед любому французскому фильму. Это должно быть понятно даже тебе. — Это «даже тебе» неприятно резануло слух Роберта. — Зачем идти смотреть на отражение, когда тебе представляется возможность побыть в обществе оригинала? Оригинальность — это ее главное свойство. Я в жизни не встречал более оригинальной женщины.

— А Розмари?

Роберт, как говорила тетя Лин, был «не в духах».

— Розмари — милочка, и я на ней обязательно женюсь, а тут совсем другое дело.

— Вот как? — с обманчивой кротостью спросил Роберт.

— Конечно, другое. На таких женщинах, как Марион, не женятся. Нельзя же жениться на туче или штормовом ветре. Или на Жанне д'Арк. Даже думать о женитьбе на такой женщине, как Марион, — богохульство. Между прочим, она очень мило о тебе отзывалась.

— Весьма тронут.

Роберт произнес эти слова таким сухим тоном, что даже Невиль заметил его неудовольствие.

— Неужели она тебе не нравится? — спросил он, с изумлением глядя на троюродного брата.

В эту минуту Роберт перестал быть самим собой — благожелательным, ленивым и терпимым Робертом Блэром, а был просто усталым человеком, которому еще не дали ужин и который еще не пережил обиду и разочарование.

— На мой взгляд, — заявил он, — Марион Шарп — просто костлявая женщина сорока лет, которая живет с грубиянкой-матерью в уродливом доме и которой иногда, как и всем людям, бывает нужна консультация юриста.

Но, не успев произнести эти слова, он уже о них пожалел: ему показалось, что он предал друга.

— Ну, может, тебе такая женщина и не по вкусу, — снисходительно сказал Невиль. — Тебе всегда нравились глупенькие блондинки.

Невиль не хотел обидеть Роберта, он просто констатировал факт.

— Откуда ты это взял?

— Все женщины, на которых ты почти женился, были в этом духе.

— Я никогда и ни на ком «почти не женился», — отрезал Роберт.

— Это тебе так кажется. А на самом деле ты чуть на попался на крючок Молли Мандерс.

— Молли Мандерс? — спросила раскрасневшаяся от плиты тетя Лин, входя в комнату с подносом, на котором стояла бутылка хереса. — До чего же была глупенькая девочка. Воображала, что оладьи разделывают на доске. И все время смотрелась в зеркальце.

— Это тетя Лин тебя от нее спасла, правда, тетя Лин?

— Не знаю, о чем ты говоришь, Невиль. И перестань скакать по коврику. Лучше подложи в огонь пару поленьев. Ну как, понравился тебе французский фильм?

— Я не пошел в кино. Меня пригласили к чаю во Франчесе.

Невиль искоса поглядел на Роберта, уяснив, что тот как-то болезненно относится к этой теме.

— Тебя пригласили эти странные дамы? И о чем же вы разговаривали?

— О горах… о Мопассане… о курах…

— Курах?

— О том, какое у курицы, если близко присмотреться, злобное выражение лица.

Тетя Лин смотрела на него непонимающим взглядом. Потом, как бы в поисках твердой почвы под ногами, повернулась к Роберту.

— Может, мне надо нанести им визит, раз уж ты будешь иметь с ними дело? Или попросить жену викария?

— Я бы не стал принуждать жену викария делать столь непоправимый шаг, — сухо отозвался Роберт.

Тетя Лин посмотрела на него с недоумением, но домашние заботы вытеснили у нее из головы готовый сорваться с языка вопрос.

— Не засиживайтесь за хересом, мальчики, а то жаркое пересохнет. Слава Богу, Кристина завтра, наконец, выйдет из своего заточения. По крайней мере я на это надеюсь. До сих пор спасение никогда не занимало больше двух дней. Пожалуй, если ты на этом не настаиваешь, я все же не поеду с визитом к этим женщинам, дорогой. Во-первых, они чужие и какие-то странные люди, а во-вторых, я их просто боюсь.

«Да, — подумал Роберт, — вот такую же реакцию можно ожидать почти в каждом милфордском доме. Бен Карли дал ему понять, что если хозяйки Франчеса окажутся на скамье подсудимых, ему не следует надеяться на непредвзятость присяжных. Надо эту угрозу предотвратить. В пятницу он предложит им нанять частного детектива. Полиция по горло завалена делами, и один человек, который, не торопясь, попробует распутать след, скорее добьется успеха, чем официальное расследование ортодоксальными методами».

Но к пятнице принимать меры для предотвращения угрозы было уже поздно.

Роберт рассчитывал на добросовестность полиции, рассчитывал на то, что слухи в сельской местности расходятся медленно, но он совсем упустил из виду «Ак-Эмму».

«Ак-Эмма» — была пришельцем с другой стороны Атлантики, бульварной газетой, которая втерлась в общество английской прессы лет десять тому назад. Основополагающий принцип ее издателей был таков: оплатить иск обиженного в две тысячи фунтов — не такая уж большая цена за тираж, который приносит доход в полмиллиона. Эта газета позволяла себе более кричащие заголовки, более сенсационные фотографии и более откровенные письма читателей, чем самая разнузданная газета, издававшаяся когда бы то ни было на Британских островах. На Флит-стрит [13] Улица в Лондоне, на которой расположены издательства основных английских газет и название которой употребляется в обобщенном смысле как «британская пресса». — Прим. перевод. для такого рода газеты существовало краткое и непечатное определение, но поделать с ней никто ничего не мог. Дело в том, что английская пресса сама осуществляла цензуру над собой, сама решала, что можно печатать, а чего нельзя, исходя из принципов здравого смысла и хорошего вкуса. Если появлялся бульварный листок, который не желал подчиняться правилам, не существовало силы, которая могла бы принудить его это делать.