Уолтер Саттертуэйт - Клоунада

— Ты любишь Шартр? — спросила я.

Юноша снова нахмурился.

— Любил, раньше. Но там больше нет Ричарда, моего кузена. У него там дом. Недалеко от нашего. Великолепное место. — Тут он, видимо, сообразил, что говорит в настоящем времени о жизни и об образе жизни, которые если и были, то только в прошлом. Он снова посмотрел в сторону и пожал плечами, как будто беспомощно, во всяком случае, мне так показалось, хотя старался выглядеть безразличным. Мне стало жалко его, к тому же меня мучила совесть по поводу моих мыслей о нем.

(Я должна прервать повествование, чтобы напомнить тебе, Ева, что я изображаю из себя няню только в целях расследования смерти Ричарда Форсайта. И в эту минуту нашего разговора пинкертон начал медленно всплывать из глубин моего сознания на поверхность, как акула.)

— Теперь там все изменится, — проговорил Нил. — В Шартре.

Тут из кафе, вытирая руки о фартук, вышел мсье Гийом. Он взглянул на Нила, потом на меня.

— Et pour le garçon? Qu' est-ce que ce sera?

Нил моргнул. Он явно ничего не понял.

— Он спрашивает, — сказала я, — не нужно ли тебе чего. Может, кофе будешь?

— А, да, конечно. — Нил взглянул на мсье Гийома. — Большую чашку. — Затем повернулся ко мне и добавил: — Только без молока.

— Un grand café, — перевела я мсье Гийому. — Noir, s’il vous plaît. [21] Черный, пожалуйста (фр.).

— Bien, mademoiselle, [22] Хорошо, мадемуазель (фр.). — сказал он и вразвалку пошел внутрь.

Я сказала Нилу:

— Итак, кузен Ричард. Твоя мама говорила, он умер в марте.

— Ага.

— Ты любил его, — заметила я.

Нил кивнул.

— Он был замечательный парень. Настоящий. Никого умнее не встречал. Он знал все на свете. И мог сделать все-все.

В первый раз при мне Нил выразил волнение. Характер у него был, как бы это сказать, не моряцкий, но мне он показался очень милым.

— Твоя мать говорила, он писал стихи, — сказана я.

— Да, и очень неплохие. Но он был не просто поэт. У него было свое издательство в Париже.

— Возможно, он и в самом деле был необыкновенный.

Нил кивнул.

— Да, правда.

— Как я понимаю, с его смертью связана какая-то тайна.

Похоже, он справился с приступом волнения. Может быть, его расстроил разговор о смерти Ричарда. Или он смекнул, что волнение не сочетается с той позой, которую он для себя избрал. Поэтому он нарочито небрежно откинулся на спинку стула и пожал плечами.

— Никакой тайны нет, — сказал Нил. — Он застрелился. Хотел умереть и сделал это на свой лад.

— Ты так говоришь, — заметила я, — будто им восхищаешься.

— Я действительно им восхищаюсь, — сказал, Нил. В его голосе опять просквозило волнение. — Он прожил жизнь, как хотел и умер, как хотел.

— Но ведь он был женат, верно? Почему же не подумал, как тяжело будет его жене?

— Розе? Может, Роза и любила его. Но, понимаете, она его хорошо знала. Она знала про него все-все. Даже про тех женщин, с которыми он встречался. — Нил сказал это с небрежностью светского человека, однако у него это плохо получилось. Потом он нахмурился. — Ну, кроме одной.

— Какой именно?

Ответить ему помешало появление мсье Жана, который поставил перед Нилом белое блюдце и дымящуюся чашку кофе.

— Спасибо, — сказал ему Нил.

Мсье Жан кивнул и отправился восвояси.

— Так кто это был, Нил? — снова спросила я. (Естественно, с легким дружеским любопытством няньки, а не с настырностью пинкертона.)

Юноша небрежно потянулся к чашке и тут же отдернул руку. Сморщившись, он потряс пальцами.

Бедный Нил. Вечная проблема с этими позами, они, разумеется, так легко сходят на нет, стоит только столкнуться со злым умыслом тех средств, которыми вы пользуетесь для их поддержания.

Я заглянула внутрь кафе. Думаю, мсье Гийом довольно ухмылялся, поворачиваясь ко мне спиной и делая вид, что занят бутылками.

Трудно сохранить позу, когда сталкиваешься со злым умыслом хозяина кафе.

— Астер Лавинг, — сказал Нил. — Певичка. Поет на барже на Сене, в Париже. Ричард один рал водил меня туда и познакомил с нею. Она негритянка. — Он взглянул на меня так, будто ожидал, что я от изумления грохнусь в обморок. Но мы, няньки, разумеется, сделаны из прочного материала.

— Именно поэтому, — сказал юноша, — он никогда не рассказывал о ней Розе. Я хочу сказать, Роза не любит негров. Хотя Астер на самом деле очень милая. Даже красивая.

— Но Роза знала и о других женщинах? И мирилась с этим?

— Ну да.

— И она смирилась с мыслью Ричарда покончить жизнь самоубийством?

— Ричард обещал ей, что сделает это. Она говорит, он много раз ей об этом напоминал. Он хотел умереть красиво. Но не один, а с кем-нибудь за компанию.

— И Роза это одобряла?

— Ну да. Я же говорил, она хорошо знала Ричарда. И, конечно, одобряла.

Но не до такой же степени, чтобы умереть с ним заодно!

— Та женщина, что умерла вместе с Ричардом, — сказала я. — Сабина, не помню фамилии. Ты ее знал?

— Сабина фон Штубен. Да, я встречал ее в Лондоне. Она приезжала к нам вместе с Ричардом. Мои родители ничего не знали. Они… они не слишком одобряли увлечения Ричарда, так что я им не всегда говорил, что встречаюсь с ним. В Париже или в Лондоне, когда он туда приезжал. А тогда он был в Лондоне, позвонил, и я встретился с ним в «Савое». Знаете «Савой»?

Я улыбнулась.

— Боюсь, только понаслышке. Тебе понравилась Сабина?

— Не знаю. Она была очень красивая. И очень милая… — Юноша нахмурился. — Но…

— Что?

— Ну, мне она показалась немного… странной.

— Да? Чем же?

Нил потянулся к чашке, вовремя передумал и откинулся на спинку стула, сложив руки на груди.

— Тем, как она смотрела на Ричарда. Как будто она молилась на него или что-то в этом роде. Всюду ходила за ним, как собачонка. Я хочу сказать, оно и понятно, ведь Ричард был такой красавец. Вы видели его фотографии?

— Нет, — соврала я.

— Знаете, он был высокий, выше меня, и всегда выглядел просто великолепно. Он был… элегантный. Носил двубортные пиджаки от лучших портных. И только черные. Он всегда носил черное.

— Вот как.

— А еще он был остроумный, всегда говорил смешные вещи и, кроме того, очень щедрый, так что, наверное, можно понять, почему она была от него без ума. Но в ее поведении было что-то странное. Она не отрывала от него глаз. При этом ее как будто лихорадило. Лицо у нее краснело, и казалось, ей трудно дышать, вроде как…

Нил внезапно замолчан, покраснел и потянулся к чашке. Осторожно коснулся ее кончиками пальцев и поднял.

— И еще, она все время говорила о политике, — добавил он.

— О политике? — удивилась я. — Почему? Она что, была коммунисткой?

— Нет-нет, — сказал юноша. — Как раз наоборот. Она ненавидела коммунистов. — Он попробовал кофе. Поставил чашку, потянулся к сахарнице, зачерпнул ложкой сахарного песку и высыпал его в кофе. — Правда, она их ненавидела. Говорила, коммунисты хотят разрушить Германию, как они разрушили Россию. — Он добавил в чашку еще две ложки сахара и размешал. — Она состояла в какой-то новой немецкой партии. Национал-социалистов. Они хотят избавиться от коммунистов и евреев. И, похоже, от всех остальных тоже. — Он положил ложку, поднес чашку ко рту и отпил глоток. — Мне все это казалось ужасно скучным.