Уолтер Саттертуэйт - Кавалькада

— Господин Бомон, приятно снова слышать ваш голос.

— Да? А мне — ваш. Получили от меня пакет?

— А, вы не можете говорить?

— Лучше не надо.

— Да-да, гм, пакет прибыть благополучно. Нам пришлось повозиться, чтобы его открывать, да? — Он хмыкнул. — Но я думать, там есть все, что нам нужно. А вы-то сами как? Вы уже близко, гм, к решению?

— Не очень. Думаю, тут, в Мюнхене, мы вряд ли его найдем.

Мы с Биберкопфом поговорили немного о других вещах и распрощались.

Я вернулся в гостиницу и поднялся к себе в номер. Снял пиджак, повесил его на стул около письменного стола и улегся на кровать. Некоторое время я листал путеводитель Бедекера. Судя по тому, что там было написано, в Мюнхене имелось немало достопримечательностей. Среди них — дворец Нимфенбур с прилегающим к нему парком. Интересно, захочет ли мисс Тернер посетить этот дворец сегодня днем?

К часу пополудни я уже начал сомневаться, что мисс Тернер вообще вернется в гостиницу. Она уже давным-давно должна была закончить разговор с Гитлером.

В десять минут второго ко мне в дверь постучали. Я решил, это она. Положил книгу на покрывало, соскочил с кровати, подошел к двери и открыл. В дверях стоял Гуннар Зонтаг с нацеленным на меня пистолетом.

Гостиница «Байеришер Хоф»

Мюнхен

Понедельник

21 мая

Дорогая Евангелина!

С чего же начать?

У меня все еще дрожит рука. А сердце так и колотится. Я только что объяснилась с Эриком. Он отвратителен. Лжец и свинья.

А господин Гитлер, этот несносный маленький тролль, — сущий безумец. Как только вспоминаю о нем, по коже бегут мурашки. Моя сегодняшняя встреча с ним закончилась весьма плачевно.

Я пишу тебе, сидя в одной из маленьких гостиных, примыкающих к главному фойе. Сейчас здесь ни души — только я и жалкое подобие мебели в стиле Людовика XIV. Одиночество вполне меня устраивает.

Рано или поздно мне придется поговорить с господином Бомоном и рассказать ему все, что произошло во время моей встречи с Гитлером. Я должна выплеснуть свою беду.

О дорогая, я совсем рехнулась.

Надо собраться с мыслями.

Начну с самого начала.

Для беседы с господином Гитлером я приехала в гостиницу «Времена года» около девяти часов утра. Портье внизу сообщил мне, что меня ждут и что мне следует подняться на лифте на шестой, этаж. Господин Гитлер, добавил портье, остановился в номере 607.

Так оно и было. Гитлер открыл мне дверь в длинном шелковом халате в красных геральдических лилиях на черном фоне, sehr modisch. Под халатом — белая рубашка, черный галстук, черные брюки, черные носки и черные туфли.

Он был так же галантен, как накануне, хотя сегодня, как мне показалось, держался он несколько натянуто. А манеры были всего лишь фасадом, скрывавшим нервозность. Это походило на то, как если бы робкий слуга пытался сыграть роль учтивого господина.

Я не могла взять в толк, что с ним произошло. Накануне он был исполнен самоуверенности. Я подумала, может, ему просто неловко оставаться наедине со странной женщиной.

Как мы потом убедимся, странной оказалась вовсе не женщина.

Улыбаясь и потрясая головой, он провел меня в гостиную, где был накрыт стол к завтраку. С одной стороны стоял крупный официант в белом, который ринулся вперед, едва я вошла в комнату, и учтиво предложил мне стул. Гитлер сел напротив.

Завтрак вылился в целое представление — гипертрофированный вариант «типичного» английского завтрака. Еды хватило бы на голодную семью из двенадцати человек вместе со всеми их голодными знакомыми.

После того как официант нас обслужил, Гитлер его отпустил. Как только мы остались одни, он наклонился вперед, поставил локоть на стол, обвил пальцами левой руки кулак правой и опустил подбородок на эту своеобразную подставку. Его странные голубые глаза прямо впились в меня.

— Невероятно, — сказал он. — Знаете, сходство просто поразительное.

— Сходство? — переспросила я и положила в рот маленький ломтик яичницы.

— С картиной Штука «Грех». Ганфштенгль об этом упоминал, но до вчерашнего вечера я считал, что он преувеличивает. Должен признаться, мне очень нравится эта картина. — Он улыбнулся, но улыбка была натянутой (как и все в его поведении в это утро), как будто лицо у него свело от разряда тока. Он опустил глаза на свою тарелку, похлопал веками и снова взглянул на меня.

Я рассказывала тебе об этой картине, Ева. Я видела ее в Институте искусств Штеделя во Франкфурте. Позднее я узнала (от этой свиньи Эрика), что Штук на самом деле рисовал эту картину много раз и сделал больше сотни ее вариантов. Господину Гитлеру эта картина тоже была знакома. По словам Ганфштенгля, это была одна из его самых любимых картин.

Я сказала:

— Господин Ганфштенгль показывал мне репродукцию. Честно сказать, лично я никакого сходства не заметила. — Как часто в истории языка наглая ложь следует за выражением «честно сказать»?

— Ну хорошо, — сказал он, — если вы настаиваете, мисс Тернер. Вот, пожалуйста. — Он взял графин с апельсиновым соком и наполнил мой стакан. — Нельзя же, чтобы организм обезвоживался.

— Благодарю.

— И нужно поесть. — Он участливо поднял брови. — Вам что, не нравится еда?

— Нет-нет, еда просто замечательная. Но вы и сами мало едите, господин Гитлер.

— Просто Адольф, — поправил он. — А все оттого, что я очень рад вашему обществу. — Он нервно улыбнулся и, застенчиво моргая, добавил: — Но раз вы настаиваете, я непременно что-нибудь съем.

Я улыбнулась в ответ.

— Я не в том положении, чтобы настаивать.

— Нет, как раз в том самом. Ваша красота, ваша осанка… Вы можете позволить себе занять любое положение, стоит вам только захотеть. Так как же?.. — Он снова улыбнулся, слегка наклонил голову, посмотрев на меня из-под век. И с некоторым кокетством спросил: — Так вы настаиваете, мисс Тернер?

От его кокетства я почувствовала себя неловко. А поскольку это кокетство исходило от ловкого демагога, которого я лицезрела накануне, оно показалось мне совершенно неуместным, и я начала ощущать… как бы выразиться? Беспокойство. Дискомфорт.

И я решила отшутиться.

— Очень хорошо, — сказала я и улыбнулась. — Тогда я настаиваю, господин Гитлер, чтобы вы что-нибудь съели. — Чтобы показать ему, как это делается, я положила себе в рот еще один ломтик яичницы.

— Ну, пожалуйста, Адольф.

Я проглотила ломтик.

— Адольф.

— Ваше желание для меня закон, — сказал он. И взял с подноса булочку. У него были изящные длинные, почти женские пальцы, и он деликатно разломил ими булочку пополам. Затем взял нож, зацепил им со своей тарелки кусок желтого жирного масла, тщательно размазал его по одной половинке булочки, затем подцепил из керамической посудины изрядную порцию персикового джема. Положил его на масло, аккуратно размазал и пригладил, придав нужную форму.